Одуванчики в инее

И поверь мне, я отдал бы все на свете, все, если бы смог вернуться туда… В то время, когда все еще было впереди, а не позади. Когда мир еще был во мне, и я с ним не боролся. Когда мир был во мне, а я был в мире с собой. Когда мне не приходилось ненавидеть самого себя. Когда я был маленьким. Когда я был цельным.

Мое спасение – это отголоски того времени и недолгое забвение. Иногда мне удается найти эти отголоски – и это счастье истязаемого раскаленными штырями, когда ему на горящие раны поливают студеную воду. Эти отголоски я нахожу в том числе в обществе некоторых людей, проживающих у тебя по соседству. И потому я прошу тебя, прошу твоего разрешения в дальнейшем появляться в вашем дворе. Я буду ждать ответа. И если я его не получу, то я тебе обещаю, что ты никогда больше меня не увидишь».

Прочитав эти строки, Гаврюшка еще долго сидела не двигаясь и смотрела на хрупкую бумагу, еле удерживающую тяжесть угловатых букв. Вырвал ее из дум пронзительный школьный звонок, звучащий на лестничной площадке в десять раз громче, чем в классе.

Гаврюшка разогнула онемевшие ноги, спустилась вниз, пробиваясь сквозь толпы несущихся во двор детей, взяла свои вещи из опустевшего класса и незаметной тенью покинула возвышающееся желтой глыбой, жужжащее и гудящее, как улей, школьное здание. Ей предстоял длинный и уже привычный путь к городскому приюту.

Я еле сдержался, чтобы не вырвать похрустывающий листок бумаги из ее рук. Сердце мое трепетало, как впервые очухавшийся Джек, летавший по моей комнатушке. Я не мог поверить в услышанное, как не верится в то, что тебе подарят самый желанный подарок, на который ты только тайком надеешься в глубинах своей души, но умом понимаешь, что мечта твоя несбыточна. Мои дрожащие пальцы сами потянулись к письму.

– Там так и написано? – просипел я еле слышно. – Так и написано? Что он может найти отголоски детства здесь, у Ляльки Кукаразовой?

Гаврюшка сунула мне в руку почти прозрачную, слегка восковую бумагу, и пожала одним плечом.

– Ну, так конкретно там, конечно, не написано… Но по смыслу…

– Конечно, конечно, – судорожно бегал я глазами по плывущим в танцующем свете строкам. – Когда я был маленьким… Когда я был цельным… Он может почувствовать себя ребенком в обществе Ляльки Кукаразовой!

Мне казалось, что меня сейчас разорвет на части от волнения, и я елозил на диване, как только что пойманная рыба в ведре. Я метнул ребятам искрящийся взгляд. Слизняк сгинул с моей души с такой скоростью, что даже не успел оставить своего мерзкого следа.

– Господа, мне кажется, что мы готовы записать свое предположение по поводу хрустального шара, как вы думаете?

Чердак затаил дыхание, и я расправил руки, словно крылья, вновь готовые к употреблению.

– Возможность возвращения в детство! – провозгласил я на весь свет, прячущийся за темнотой, и в голове моей замерцали золотые фейерверки. – Уж не знаю, каким образом, но шар этот может прокрутить время обратно и дать им почувствовать себя детьми! Все они, все…

– Мечтали о прошлом, – прошептала Гаврюшка сквозь пальцы, которыми она прикрыла губы.

– Хотели вернуть невозвратимое, – отрешенно проговорил Пантик, всматриваясь во что-то неизвестное во мраке.

– О чем-то жалели, – прикусил уголок рта Макарон.

– Или совсем не были похожи на обычных взрослых, – улыбнулся широченной улыбкой Василек.

Возбужденное и в то же время задумчивое дыхание повисло над нашим собранием.

– Тимофей, – обратился я к нашему молчаливому оракулу, и он поднял на меня свои спокойные, как альпийские озера, глаза, – как ты думаешь?

Некоторое время он просто смотрел то ли на меня, то ли сквозь меня, а потом еле заметно улыбнулся и кивнул. Этот кивок мог выражать согласие, поощрение, снисхождение, разрешение, безразличие или желание, чтобы его оставили в покое. Но я выбрал для себя наиболее желанный вариант и возликовал. Из свалки под столом, имеющей свойство меняться и преображаться без постороннего воздействия, я вытащил кусок бумаги и надгрызенный карандаш.

– Я записываю! – торжественно заявил я с поднятым карандашом, как шпагой. Ребята кивнули и взялись за руки. Мне на оба плеча положили ладони Василек и Тимофей, и я записал наше окончательное слово. Вернее, три слова с маленькой буковкой.

– Завтра я отнесу это в шкатулку к господину Дидэлиусу, – сказал я, прижав листок к груди обеими руками. – Осталось совсем немного, друзья. Совсем немного…

– И что тогда произойдет? – поинтересовался Макарон. – Даже если мы окажемся правы? Что тогда произойдет? Мы выиграем игру – и всё?

Я медленно покачал головой.