Одуванчики в инее

С того судьбоносного дня, в который решились – ни много ни мало – исход нашей игры и моя участь, прошло уже некоторое время, и я успел худо-бедно успокоить вихрь в моей душе и разложить все услышанное и понятое по полочкам. Ребята из Красного квадрата, конечно, ликовали, узнав о своей победе, и все еще ходили с задранными носами, но я не завидовал такому успеху. Не то мне было надо. Я знал, что, даже проиграв, я приобрел нечто бесценное. Надо было только научиться хранить это нечто так, чтобы иметь возможность вспоминать его при необходимости. Поиском такой надежной ниши я и занимался, понимая, что забыть слова Сигимонды означало потеряться в грядущих бурях взросления.

Тем временем в нашем дворе шла подготовка к одному значимому событию. Расставлялись длинные деревянные столы и лавочки, развешивались гирлянды из разноцветных фонариков, вывешивались из окон длинные ленточки. Несмотря на вязкую слякоть под ногами, настроение у помощников было приподнятое. Сквозь звон посуды раздавались насвистываемые песни и смех.

Двор собирался отмечать свадьбу Татьяны Овечкиной и некогда грустного доктора, который как-то наведывался ко мне, а потом упал ей, так сказать, прямо под ноги. С тех пор Татьяна Овечкина разбавила свой гардероб цветами более насыщенными, чем бежевый, и порозовела, а Мирон перестал предлагать подсы́пать ей в чай антидепрессантов.

Хотя теперь ему это не составило бы никаких усилий: он сменил место жительства на этаж ниже, а статус без вести пропавшего сумасшедшего сироты – на законного сына, и частенько захаживал к соседке, чтобы поболтать о жизни. Иногда я скучал по черноте, от которой Мирон избавился наряду со своим скудным имуществом. Наверное, потому что боялся, что мой друг может как-то измениться и внутренне. Но в целом я привык к его новому чистому облику и радовался тому, что он все меньше говорил о дальнейшей мести и беспросветном мраке. Мирон приобретал мир.

Я встал. Внизу уже собирался празднично одетый народ с букетами ирисов в руках и венками из одуванчиков на головах. Прозрачно-мятный воздух загустевал теплыми сиреневыми завихрениями. Мне надо было поторопиться. Мама наверняка ждала меня. Где-то вдали уже прокричал петух, сзывая на торжество, и зазвенели колокола.

Лихо занырнув в люк, я спустился по узкой лестнице и зашел домой. Мама и вправду уже стояла причесанная и одетая перед большим зеркалом в прихожей и крутилась с взволнованным видом.

– Может, чересчур, а? – кинула она мне неуверенный взгляд. – Как тебе кажется?

На ней было сильно расклешенное платье небесного цвета с ажурным белым воротником, которое колыхалось при малейшем движении, как колокольчик на ветру, и красные туфли на высоких каблуках, а в волосах сверкал цветок мака. Я аккуратно обнял ее, чтобы не помять платье, встал на цыпочки и поцеловал в раскрасневшуюся от волнения и предвкушения щеку.

– Мама, ты будешь там самой красивой!

– Не считая невесты, – улыбнулась она.

– Конечно, не считая невесты, – серьезно кивнул я.

За окном все нарастал гул голосов и звук распевающейся гитары, и мне показалось, что я уже слышу запах яблочных и сливовых пирогов. Пора было идти, чтобы успеть встретить жениха с невестой.

Мама бросила последний взгляд в зеркало и взяла с комода большой стеклянный кувшин, наполненный водой. Его она обещала принести, чтобы поставить на стол Татьяны Овечкиной и доктора, так как структура его стекла была особенной, и в нем красиво переливался солнечный свет.

Мы вышли на лестничную площадку и нажали на кнопку лифта. В такой день не подобало ковылять вниз пешком по ступенькам, и мы решили дождаться нашего еле ползущего чугунного друга. Издавая истошные скрипы, он карабкался вверх по своей клетке, дребезжа мощными цепями. Я задумчиво разглядывал щель в черно-серых дверях перед собой. Наконец лифт доехал и с оглушительным вздохом остановился. Щель засветилась. Засветилась каким-то необычно ярким светом.

Я озадаченно нахмурился. Но еще перед тем как я смог поднять взгляд чуть выше, двери распахнулись и меня ослепила волна белого сияния, похожего на вспышку. Невольно я зажмурился и услышал мамин приглушенный крик. Кувшин грузно проскользнул вдоль моей руки, ударился о кафель и разлетелся с хрустальным дребезгом и звоном тысячи бокалов. Я широко распахнул глаза.

Вокруг меня медленно летело нескончаемое количество осколков и брызг, ловящих струящийся потоком свет и отбрасывающих его мерцающими бликами во все четыре стороны. Миллиарды светлячков и солнечных зайчиков искрились на слепящем фоне, и долгая звонкая нота заглушила все остальные звуки. Вода и свет смешались в одно целое и окутали меня с ног до головы. Вода и свет. Свет и вода.

Приложив невероятное усилие, как во сне, я поднял руку, чтобы коснуться этого потока. И внезапно время снова побежало, осколки и брызги рухнули на пол, и я увидел перед собой папу.