Огюст Ренуар

Шарпантье откровенно изложил Гамбетте свой план росписи. «Этот молодой художник способен возродить искусство фрески. Он принесет славу вашей Республике». Оратор подозвал к себе Ренуара. «Мы не можем передать вам заказ. Ни вам, ни вашим друзьям. Это может повести к падению правительства». — «Разве вам не нравится наша живопись?» — «Напротив, это единственная живопись, которая заслуживает внимания. Те, кому мы даем заказы, ничего не стоят. Но ничего не поделаешь!» — «Почему же?» — «Вы революционеры!» — Мой отец был ошеломлен и не удержался от возражения: «Допустим, но вы сами? Кто вы такие?» — «Вот именно, — ответил Гамбетта, — мы должны искупить свое происхождение, свои взгляды и проводить наши демократические законы, выбрасывая балласт, то есть то, что имеет второстепенное значение. Гораздо лучше, если Республика будет жить с плохой живописью, чем умрет с великим искусством».

Вспоминая о времени, которое предшествовало войне 1870 года и непосредственно за ней следовало, я не упомянул о близких отношениях Ренуара с двумя лицами, оказавшими влияние на его становление, — художником Лекером и Лиз, очень милой женщиной, позировавшей ему и нескольким другим художникам. У меня нет непосредственных сведений об отношениях между ними тремя. Я только знаю, что Ренуар и Лекер некоторое время жили в Виль-д’Авре у родителей Лиз.

Если рассказы о манере Ренуара говорить и держать себя в устах разных авторов отличаются друг от друга, причина заключается в том, что он сам менялся, во всяком случае, внешне, в зависимости от того, с кем ему приходилось иметь дело. В этом отношении он походил на персонажей Шекспира, чей язык и поведение приспосабливались к собеседнику. Гамлет по-разному обращается к королю, актерам и могильщику. А вместе с тем — можно ли вообразить характер более последовательный, чем у этого человека, одержимого одной идеей? Ренуар, столь же последовательный, как Гамлет, как Гойя или Паскаль, считал излишним расходовать энергию на изучение вопросов, которые не затрагивали того, что он почитал для себя главным. Этот «не упрямый ни на грош» человек, как он про себя говорил, шел своим путем с упорством паломника, отправившегося в Иерусалим. Ничто не способно было отвратить его от поставленной цели. Как это ни странно, некоторые вопросы, например политика и собственные частные интересы, казались ему недостойными внимания, тогда как отдельные мелочи приобретали в его глазах значительность, поражавшую даже самых близких.

Мир Ренуара делился иначе, чем у других людей. Это объясняет и то, почему он пережил Коммуну и другие крупные события, не соблазнившись принять в них участие. Ренуар знал о существовании ярлыков, однако не считал, что это внешнее отличие могло существенно повлиять на качество содержимого. Мне, например, известно, что категория девушек, «чья кожа не отталкивает свет», служила для мира Ренуара признаком более важным, чем немецкое или французское происхождение, чем политические и религиозные убеждения. Главный рубеж проходил для него между теми, кто чувствует, и теми, кто рассуждает. Он не доверял воображению и решительно склонялся к миру инстинктивного, противоположного рассудку. Не понимая ни одного слова из языка китайского горшечника II века, он чувствовал свое родство с ним. Зато многие современные французы были для него чужаками.

В отношении религии Ренуар был абсолютно терпимым. Он отказывался признать, что четверть миллиарда индусов могли ошибаться в течение четырех тысяч лет. Почему мы считаем, что истина у нас, а не у них? Почему богу пришло в голову объявиться именно жителям берегов Сены и прятаться от населения долины Ганга? «Кроме того, непонятно, на каком основании мне могли бы запретить поклоняться золотому кролику, если бы я захотел это сделать?» Такая мысль его забавляла, он улыбался. «Впрочем, религия золотого кролика стоит любой другой. Я отсюда вижу великих жрецов в длинноухих колпаках».