Огненная купель Шантунга

Василий Васильевич Верещагин, введенный сигнальщиком Копытовым в боевую рубку «Петропавловска», прикрывшую его от ярости взрыва своим стальным телом, пытался отдышаться от шимозного удушья. Его усадили справа от прикрытого внешним броневым листом выхода. Слева, почти друг на друге, лежали четверо. Два рулевых квартирмейстера, вестовой командира и младший штурман броненосца мичман Сергей Болиско были убиты форсом осколков, просвистевших сквозь щель боевой рубки после разрыва на левом крыле мостика, которого более не существовало. Дыма от взрыва наглотались все бывшие в рубке и возле нее. Трое почти до обморока, включая командира Яковлева. И вот его, грешного.

«Петропавловск», поначалу весьма активно стрелявший, медленно слабел, как раненый человек. Одна за другой замолкли его шестидюймовые башни левого борта. Старарт поначалу говорил командиру, что их можно еще было ввести в строй, но для этого надо было выйти на палубу и зубилом повыбивать заклинившие осколки.

Но, во-первых, между ними находилась стреляющая батарея с двумя шестидюймовками, а во-вторых, японские снаряды имели такое бризантное действие и давали такое немыслимое количество осколков даже при ударе о воду, что до выхода из зоны обстрела это было форменным безумием, что и подтвердили две попытки починиться, не выходя из боя, приведшие к серьезным потерям в людях. А попавший затем в левую кормовую башню очередной японский крупнокалиберный снаряд перекосил ее, сделав попытки ремонта в море бессмысленными.

Несмело поначалу занимающиеся на нем пожары постепенно окрепли, и к моменту расхождения колонн броненосец, казалось, дымился уже от носа до кормы. Попытки тушить очаги возгорания срывались новыми взрывами снарядов, осколки выбивали людей пожарных дивизионов и в клочки рвали шланги. Левый клюз был разворочен, практически разодран пополам. Верхняя часть его деревянной «подушки» улетела в море, а в образовавшуюся дыру периодически захлестывали волны.

От удара шестидюймового снаряда в вертикальную броню кормовой башни вышла из строя система отката левого 12-дюймового орудия. Сама башня поворачивалась медленно, с жутким скрипом перемалывая засевшие в мамеринце осколки и обломки палубного настила. Через десять минут попавший в то же место 8-дюймовый снаряд заставил ее временно прекратить огонь. Но как только с кормы двенадцатидюймовки забухали вновь, замолчала носовая башня главного калибра, получив в вертикальную броню снаряд неустановленного калибра.

Командир броненосца каперанг Яковлев, скрипнув зубами, причем в прямом смысле этого слова (слоем сажи от полыхающих пожаров в рубке было покрыто все), предложил стоявшему возле смотровой амбразуры Григоровичу изменить курс, сделав коордонат от противника. Иван Константинович, чью голову вместо фуражки украшала сделанная наспех закопченная повязка – следствие касательного ранения в лоб, чуть помедлив, согласился. Но не успел еще слегка кренящийся на левый борт броненосец начать маневр, как из телефонной трубки раздался радостный вопль сидящего на фор-марсе молодого сигнальщика Якушкина:

– Япошка взорвался! В клочья разнесло, третий с конца!

Несмотря на не прекращавшийся жестокий обстрел, офицеры и Верещагин толпой рванули из тесной боевой рубки. Они не могли отказать себе в удовольствии увидеть своими глазами то, ради чего они эти страшные полчаса терпели ужасающий обстрел. Первое, что заметил прямо перед собой Василий Васильевич, был броненосец в центре противостоящей линии, волочащий за собой огромный и жирный дымный султан. Из отрывистых реплик офицеров он понял, что это горит ровесник их корабля броненосец «Ясима».

Но все смотрели не на это завораживающее, грозное зрелище, а куда-то вперед. Там, далеко, более чем в двух с половиной милях от «Петропавловска», из грибовидного облака взрыва выползал, быстро садясь носом, японский броненосный крейсер. Казалось, что в этот момент весь русский флот одновременно выдохнул одно слово:

– Есть!

Ну, может быть… нет, даже наверняка большинство нижних чинов, да и офицеры помоложе, добавили еще пару-другую словечек. Но эти слова в книгах упоминать не принято, их же и дети читают. В палубах и батареях еще катилось «ура», а Яковлев уже не вполне парламентскими выражениями загонял офицеров в рубку. Последним в нее, пошатываясь, вошел Григорович. И, как оказалось, очень правильно сделал, ибо не успел еще Верещагин вместе со всеми расположиться в ней, как совсем рядом «ахнул» очередной «чемодан»…

* * *

Наполеону как-то раз расхваливали одного генерала – претендента на должность командира дивизии. И долго, на все лады, превозносили ум, храбрость и знания кандидата. Пока император не перебил докладчиков вопросом:

– К черту все это! Лучше скажите: он удачлив или нет?!