Огненные фарватеры

Я промолчал, только голову опустил и покраснел — он сразу же все и понял. Лицо строгое, на меня смотрит, но замечаю — в краешках глаз улыбка…

— За борт, приказываю!

— Я…

— В обуви и робе — марш!

Что делать, прыгнул, только комсомольский билет «бате» отдал: я его всегда при себе, у самого сердца, носил. Прыгнул и, что самое удивительное, поплыл! Вот так… Оглянулся, а рядом боцман наш — старшина 1-й статьи Александр Бережной.

Ну, думаю, тут я и вовсе не утопу. Боцман мужик гвардейских статей: ростом я ему по пояс, плечи у боцмана такие, что мне и руками не обхватить. Еще в сорок первом, в самом начале войны, он орден Красного Знамени получил. А тогда редко награждали!.. Так что, если старшина Бережной рядом, он мне утонуть не даст.

Доплыл я до берега, снял робу, отжал. Слышу, «батя» зовет. По сходне на катер и прямо к нему.

— Ну вот, а говорил, что не умеешь! — А сам смеется. И боцман смеется. И старший краснофлотец Миша Балоян, наш минер, тоже… Вот так я плавать научился.

И вдруг сразу после обеда — боевая тревога.

— По местам стоять, со швартовов сниматься!

БМО не крейсер, не эсминец, — несколько минут — и отходим на двигателе экономичного хода… Вот уже и домики Усть-Луги поплыли назад, и наш «пятьсот шестнадцатый» разворачивается по реке, занимает свое место в походном ордере.

Фарватер здесь узковат, но и катер невелик. Вскоре мы уже на своем месте — в самом конце строя. Мне в такие моменты по расписанию отведено место на сигнальной вахте; стою в пулеметной турели, расположенной на крыше боевой рубки, наблюдаю за воздухом и водой. И еще за тем, как ребята по авралу работают — кто конец на вьюшку мотает, кто кранец в корзину тащит, кто команды подает.

Все при деле, а я вроде только глаза пялю — на наших моряков, на то, как причал удаляется, как другие корабли нашего дивизиона разворачиваются, как деревья листвой шевелят.

Но главное, гляжу в небо — такое оно сегодня бездонное и чистое. И такое опасное, — все, наверное, с него летчик увидит, если в этаком-то полетит… Правда, и его — тоже…

На узком фарватере мой старшина Захаров идет точно в кильватерной струе переднего мателота. — Слово-то какое — «мателот». Так от него морем и пахнет! Командир Борис Павлович из рубочного люка высунулся — прямо передо мной: только протяни руку — и можно дотронуться до его новенькой, всем на зависть, мичманки, которую он привез из командировки, из Ленинграда… Вот бы мне в Ленинград-то, домой, хоть на минуту!

А командир и не знает, о чем я думаю, знай себе вперед смотрит, — там навстречу головному БМО тральщики с моря возвращаются. Сейчас ерзанье начнется, расходиться борт к борту станем…

— Помощник! — кричит Быстров в мегафон. — Кранцы по левому борту изготовить!

— Есть! — отвечает с бака старший лейтенант Уваров.

— Галле, не мечтай! — повернулся Борис Павлович.

— Есть не мечтать! — ответил, а сам подумал: и как это получается, что наш «батя» все понимает и видит?.. Надо горизонт еще раз осмотреть — и начал: с левого борта к форштевню, потом на правый борт… И только я подумал о том, что, в общем-то, направо и смотреть нечего — там же уже наши, ни одного фашиста, освобожденная земля Кургальского полуострова, того самого, что над островом Лавенсари своими батареями нависал, как заметил самолеты.

Надо заметить, насчет самолетов у нас было круто: два раза в неделю, а то и три сам командир собирал сигнальщиков на занятия. И были у него такие таблички, почти как карты игральные, только немного поболее размером. И на каждой карте самолет нарисован: «лавочниц» или «Яковлев», «петляков» или «ильюшин», «барракуда», «харрикейн», «спитфайер» — наши и те, которые нам союзники по ленд-лизу давали. А еще — «юнкерсы», «мессершмитты», «фокке-вульфы», «дорнье»… Короче, вражеские.

Назовет командир твою фамилию, поднимет на секунду карточку — отвечай!.. И не дай-то бог ошибиться!

— Значит, ты наш самолет не опознал и мы его сбили?

Ну что тут ответить?

— Значит, ты фашиста за свой принял и он нас утопил?..

Короче, самолеты мы знали, как говорится, назубок. Вот и эти я опознал сразу: «Юнкерс-88»… А они знай себе летят, только что за верхушки деревьев не задевают…

— Группа самолетов, правый борт полета, дистанция… — Не успел доложить, а самолеты вот они, рядом, и сейчас бомбить начнут…

Чувствую, екнуло мое сердце, да и сам весь назад подался и стукнулся спиной. Дело прошлое — ругнулся, но тут же подумал, что стукнулся-то я о рукоятки спаренного крупнокалиберного пулемета ДШК, который заряжен — нажимай гашетки и стреляй! Только вот стволы его в корму глядят, — так-то всегда делается, чтобы сигнальщику вахту было удобнее нести…

В одно мгновение все эти рассуждения пронеслись в голове — и вот я уже разворачиваю турель, берусь за рукоятки, большие пальцы на гашетках. Ну, ДШК, не подведи!

— Ты чего это, юнга, с турелью шуруешь? — «Батя» повернулся ко мне, так-то сердито смотрит…

А «юнкерсы» — прямо на нас, распластали крылья, винты на солнце сверкают, переливаются…

— Вот я тебя сейчас «перелью», — бормочу я себе под нос. — Только чуть доверну и… — А пальцы уже нажали гашетки.