Огненные иероглифы

Это плато заселено фульбе — гордым, воинственным народом кочевников-скотоводов. Пожалуй, ни один из других западноафриканских народов не оставил такого следа на истории всей этой части континента, как они. Вместе со стадами быков фульбе пересекли западноафриканскую саванну от Сенегала до озера Чад, и сегодня их можно встретить в Камеруне, Нигерии, Гане, Мали, Сенегале, Гвинее. Одни из них были фанатичными мусульманами, тогда как другие сохраняли языческие верования, но и мусульмане, и так называемые язычники «бороро» едины в одном — количеством скота определяется положение мужчины «в их обществе, скот в их глазах — важнейшее мерило богатства. Эта черта сближает фульбе с кочевниками Восточной Африки — масаями.

Далеко не всегда их кочевья были мирными. На Фута-Джаллоне фульбе появились с мечом в руках. Их вели под знаменами «священной войны» проповедники ислама «карамоко». Они обратили в рабство коренное население земледельцев, расселили его по особым деревням «рунде». На Фута-Джаллоне сложилось своеобразное теократическое государство, возглавляемое имамами из двух родов — Сорейя и Альфайя, которые чередовались на престоле каждые два года. В Гвинее этих имамов называли, да и сегодня называют альмами.

Когда мы проезжали Маму, небольшой городок на полпути из Конакри в Канкан, я попросил Мамаду остановиться, сказав, что хочу разыскать живущего где-то здесь последнего альмами Фута-Джаллона Ибраима Сори, Он загорелся этой идеей и, подкатив к скромному ресторану, оставил меня там, а сам исчез. Появился он через час.

Последний великий альмами Фута-Джаллона

— Я знаю, где найти старика! — с порога закричал он. — Больше того, старик знает моего отца и примет тебя. Поехали.

Вскоре мы оказались перед группой глинобитных хижин. На первый взгляд они ничем не отличались от обычных крестьянских домов. Но Мамаду обратил мое внимание на их конические крыши:

— Ты видишь, во сколько слоев уложена солома? У бедняка на крыше в лучшем случае три слоя. Здесь же больше десяти.

Внутри было полутемно и прохладно. Толстая соломенная крыша надежно защищала помещение от палящего солнца. Земляной пол был тщательно выметен, стены украшены строгим геометрическим узором. Слуга, введший нас, остался у входа и молчал.

Неожиданно в проеме двери появился силуэт высокого, одетого в традиционный у фульбе голубой халат человека. Это был альмами. Он заговорил с нами на прекрасном французском языке и предложил сесть. Мы опустились на кожаные подушки.

Разговор наш был совершенно незначительным. Слушая альмами, я вглядывался в его худое, все в морщинах лицо крестьянина, стараясь понять, чем этот человек завоевал столь громадный авторитет по всей стране. А этот авторитет у него был. Еще несколько лет назад этот спокойный, с проницательными глазами старик дирижировал из-за кулис поступками тысяч человек. Конечно, колониальная администрация лишила альмами непосредственной власти, но и она ничего не могла поделать с его духовным, да и с политическим влиянием. Вожди Гвинеи смотрели на альмами как на своего лидера, своего руководителя.

В альмами чувствовалась внутренняя сила. Вероятно, его противникам не раз приходилось чувствовать на себе тяжелую руку старика. Была в нем и самобытность. Уже то, что он, один из богатейших людей страны, был одет как простой крестьянин и жил в такой же хижине, как и все его соплеменники, говорило о многом. Видимо, он не хотел позволить себе ничего, что могло бы отделить его от народа, и гордился своим народом, его культурой, традициями, образом жизни.

И все-таки его былая власть — власть вождя — вряд ли зиждилась только на силе ума, величии характера. Слушая его спокойный, размеренный голос и механически записывая его слова, я спрашивал себя, не удесятеряла ли влияние старика религиозная традиция веры в его святую мудрость. Не только в Африке зачастую предпочитают следовать не за идеями, а за человеком. Здесь же вождь воплощал в себе глубоко укоренившиеся верования, его почитание предписывалось обычаем. И эта слепота веры, и эта тупая инерция обычая притягивали к альмами фанатичных сторонников с могучей силой. Я уверен, что этот старик еще не сказал своего последнего слова.

И вот список вопросов исчерпан. Альмами любезно проводил нас до дверей, вежливо согласился даже сфотографироваться с нами. Наконец, мы распрощались. Мамаду, за всю встречу едва ли проронивший хоть слово, заметил:

— Что я старику? Что мне старик? И все-таки я чувствовал себя буквально пылью у его ног. Хорошо, что пробыли мы у него недолго.

Отъезжая от Маму, мы не знали, что впереди нас ожидают дорожные неприятности. Обычно с нами всегда был небольшой запас воды, консервов. На этот раз — ничего. И, как назло, буквально в 20 километрах от города машина стала.

— Ты что-нибудь понимаешь в моторе? — спросил Мамаду. Я отрицательно покачал головой.

— А ты? — в свою очередь спросил я.

— Не больше тебя, — последовал ответ.