Огненные времена

Но потом я привыкла проводить большую часть времени в присутствии богини. Возможно, я стала даже немного гордиться этим, потому что, когда аббатиса заговорила об этом, меня поразил ужас, который ее слова пробудили во мне. Я поняла, что она говорит о величайшем зле, которое грядет, о том зле, на которое во время моей самой первой инициации меня призывал взглянуть Жакоб, а я не смогла. Это была абсолютная безнадежность, предельная пустота, та самая, которая ждала меня за пределами того первого и последнего в моей жизни круга, где жрицей была Нони. И я подумала: «Как я смогу спокойно смотреть на него, когда я не могу о нем даже слышать?»

Но я знала, что вся моя подготовка была направлена именно на эту цель и что, когда она будет достигнута, я буду наконец готова встретить своего возлюбленного. Поэтому я начала, весьма осторожно, предпринимать попытки заглядывания в будущее во время очередных кругов и во время медитации. Но именно из-за этой осторожности я снова и снова терпела неудачу.

Но вскоре мое внимание оказалось обращенным совсем на иную угрозу.

Сколько я себя помнила, мы всегда находились в войне с Англией, а на самом деле эта война продолжалась еще дольше. Но мне никогда не приходилось сталкиваться с войной лицом к лицу, потому что все ее основные сражения происходили где-то далеко на севере. От епископа и отца Ролана, совершавшего для нас ежедневную евхаристию, мы услышали, что Черный Принц, Эдуард, занял Бордо. Он и его армия не просто убивали жителей. Они опустошили весь город и близлежащие деревни, резали свиней и волов, уничтожали посевы, сады, виноградники и бочки с вином, выжигали поля и дома.

– Вся земля почернела, – сказал нам отец Ролан перед мессой, – а уцелевшие жители обречены на голодную смерть. У них нет даже хлеба, потому что Эдуард приказал сжечь все мельницы и амбары. И все это только потому, что эти люди хранили верность французскому королю.

Когда мои сестры услышали, что армия Эдуарда направляется на юго-восток – к Тулузе, а затем к Каркассону, это вызвало у них серьезную озабоченность. Конечно, то, что мы жили в религиозной общине, должно было уберечь нас, как это уже бывало лет сто назад. Но в наше время уважение к монахиням и монахам так сильно упало, что нас вполне могли убить или изнасиловать, как любого другого человека на войне.

С каждым визитом отца Ролана наша тревога лишь возрастала.

Сначала он говорил: «Они уже в Арманьяке», потом: «Они уже в Гиени», наконец: «Они двинулись на Тулузу». Таинственным образом Тулузу пощадили. По этому поводу отец Ролан решил отслужить специальную благодарственную мессу, полагая, что, если уж Эдуард не позарился на спелую, сочную сливу, каковой представлялась ему Тулуза, то уж конечно же он не будет беспокоиться из-за такой виноградины, как Каркассон.

Кроме того, наш город представлял собой цитадель, крепость, причем не с одной, а с двумя стенами: внутренней, деревянной оградой, построенной вестготами около тысячелетия назад, и внешней, каменной стеной, построенной не так давно, лет сто назад. Конечно, наш монастырь находился вне этих стен, но их ре-нутация была столь высока, что ее было достаточно, чтобы удержать англичан от попытки захватить город.

По крайней мере, так рассуждали большинство жителей, не предпринимая никаких мер предосторожности и не ведя никаких приготовлений к войне.

Мария-Мадлен часто говорила со мной об этом и, похоже, даже намекала мне на то, что я должна узнать, какое будущее ожидает нас в связи с этим вторжением. Я не могла ничего сказать, потому что в это время совсем другие мысли занимали меня. После пяти лет занятий под руководством матери Жеральдины я была озабочена не только тем, что не могла без страха смотреть в лицо будущему врагу, но и растущим убеждением в том, что моему возлюбленному угрожает что-то смертельно опасное. Но как я могла помочь ему, если я не могла даже рассмотреть его как следует? Все эти разговоры о войне и о приближающихся англичанах значили для меня мало, и я не направляла ни энергию, ни мысли в сторону их возможного появления.

Однажды, незадолго до конца мессы, уже во время прекрасных мелодий «Nunc dimittis», благоговейная тишина была прервана резким и громким хлопком двери. Деревянная дверь часовни стукнулась о каменную стену с такой силой, что посередине образовалась трещина.

В дверном проеме показался один из наших тайных братьев, пастух Андрюс. Вбежав на середину храма, он бросился на колени – но не благоговейно, а возбужденно. Отец Ролан, хор, монахини – все смотрели на него в изумлении, а он закричал:

– Англичане! Они здесь! Господи, спаси нас! Они здесь!

По нашим рядам пробежал шепот, а затем мать Жеральдина выступила вперед и дала всем знак замолчать. Потом повернулась к регенту и кивнула ему. И тогда хор снова запел «Nunc dimittis», и голоса звучали яснее, выше, чем раньше.

«Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром…»