Огненный азимут

...Штаб размещался в деревне, утонувшей в садах. С ого­родов на узкую улицу долетал влажный запах ботвы и ма­ков. Людмила впервые за все эти дни почувствовала не запах эфира, а цветов — и дышала полной грудью. "Как хорошо пахнет мак,— подумала она и вспомнила свой дом, огоро­дик, обнесенный изгородью, и цветник под окном.— Вероят­на, и у нас цветут маки и резеда на грядках".

— Направо, товарищ лейтенант, — сказал вестовой, сво­рачивая в узкий темный закоулок. Шагов через сорок он сказал: — Приехали.

Мимо часового они прошли в сени, оттуда в хату.

Тут ярко горела лампа. Окна плотно занавешены, и по­тому в комнате душно и дымно. За столом, положив голову на руки, спал человек. Он проснулся сразу, как только вошли Людмила с вестовым.

Герасименя заметила, что вестовой смутился. Он, наверное, увидел здесь не того, кто посылал его за ней, хотел доложить по форме, что приказание выполнил, но что-то ему помешало.

— Можете идти,— сказал полковник.— А вы, лейтенант, останьтесь.

Людмила ничего не поняла. Вестовой, козырнув и громко стукнув каблуками, вышел. Герасименя все еще стояла на пороге.

— Проходите, садитесь... Я вот было задремал...

Полковник напоминал Людмиле их преподавателя по детским болезням, вечно измотанного семейными неполад­ками человека. Казалось, он вот-вот достанет из кармана платочек, зажмет им крупный мясистый нос и только потом скажет: "Дети, дорогие мои, приносят родителям очень много хлопот и тревог, особенно в годы младенчества, когда на них обрушиваются самые разные болезни возраста. К сожалению, дети не помнят этого, когда становятся взрос­лыми".

Под потолком гудели сонные мухи, навевая тоску, У Людмилы стали слипаться веки. После лазаретной толчеи и нетерпеливого возбуждения операционной здесь было слишком тихо. Это расслабляло.

— Вы писали рапорт,— начал полковник,— о переводе вас в боевые порядки войск. Вам разве не нравится меди­цина?

"Ага, вот почему вызвали",— подумала Людмила, сразу вспомнив десятидневной давности случай, когда она выска­зала желание быть на передовой. Тогда на нее накричали, приказав служить Родине там, где она служит. О рапорте она уже забыла. И вот снова...

— Медицина мне нравится, но я считала, что смогу при­нести больше пользы на передовой, Я — снайпер и радистка. Кроме этого, я кончила аэроклуб. Наконец, я хорошо знаю немецкий язык и могла бы служить в разведке. А медиков и без меня хватает.

Полковник ее не перебивал, и она смущенно замолчала, ожидая, что он ей скажет. Бели начнет читать нотацию и делать выговор, то для этого не стоило вызывать сюда посреди ночи.

— На передовой, лейтенант, не в лазарете, Там тяжело, вы вон какая хрупкая.

Людмила действительно выглядела еще совсем подрост­ком. Высокая, стройная, из-под пилотки выбиваются свет­лые волосы, лицо красивое, даже слишком красивое в этой суровой обстановке.

— Товарищ полковник, это мне известно... Я только что из операционной, и меня там ждут.

— Вы серьезно хотели бы воевать на передовой?

— Я тогда не шутила. Но мне приказали быть в лазаре­те, и я подчинилась.

— Так, понятно, — полковник прошелся по хате. — А если вам предложат нечто иное, еще более трудное, вы согласитесь?

— Безусловно...

Полковник остановился перед Людмилой.

— Вам придется остаться в тылу врага. Без глубокой разведки армия побеждать не может. Поживите в своих Высочанах, потом поступите на работу к немцам. Ну, а кон­кретно с вами будут говорить... Вы что — против?..

— Просто все очень неожиданно. Я даже не попроща­лась со своими.

— И очень хорошо. Мы должны вас подготовить к работе как следует.

— Благодари? вас, товарищ полковник. Я постараюсь...

В ту ночь Людмила долго не могла уснуть. На чердаке, где ее поместили, все еще было душно. Пахло смолой от новой крыши из сосновой дранки. Где-то под стрехою в гнез­дах сонно чирикали воробьи, а с улицы долетал гомон, цо­канье подков и натужный скрип колес.

Все произошло нежданно-негаданно и не совсем так, как когда-то думалось. Там, у полковника, она сказала, что постарается, и, значит, согласилась стать разведчицей. Но мечтала она о другом. Об открытых боях на тачанке, о са­молетах-истребителях, о рейдах по тылам врага — обо всем том, что видела в кино, читала в книгах и газетах. Ее сму­тили слова полковника: "Потом поступите на работу к нем­цам". Как же это так, пойти на работу к врагу? В книгах о таком не писали. Там все было наоборот: враги подло использовали нашу притупленную бдительность, устраива­лись на, работу и шпионили, Так это же враги!.. А мы совет­ские люди.

Людмила старалась найти пример из книг или из кино­фильмов, который помог бы ей оправдать свое поступление к немцам на работу. Однако напряженная память подсо­вывала иных героев, иные поступки, смелые, независимые, которые никак не подходили к ее будущей работе. Ей при­дется лгать, притворяться, скрывать свои сокровенные мыс­ли, изменять себе, своим чувствам, всему святому, чем она гордилась, во что верила, чем жила.