– Ты о чем, саксоночка?
Он разломил лепешку и, полуприкрыв от восторга глаза, вдохнул ароматный пар.
– Во-первых, ты не знаешь наверняка, что сражение вообще будет. Во-вторых, перед вами не обученная армия, а кучка неопытных регуляторов. Ну и в-третьих, вы же их не убить хотите, а просто напугать, чтобы они отступили или сдались. А в четвертых… – Я улыбнулась Роджеру. – На охоте главное – подстрелить кого-нибудь. А на войне – вернуться живым.
Джейми подавился лепешкой. Я услужливо похлопала его по спине. Он откашлялся, сглотнул крошки и встал, взмахнув пледом.
– Знаешь, саксоночка, не во всем ты права. Да, это не охота. Потому что на охоте дичь не жаждет тебя прикончить. Понимаешь ли… – Он повернулся к Роджеру. – Война – это в первую очередь убийство. Будешь относиться к ней несерьезно – и, уверяю, до вечера не доживешь.
Он бросил остатки лепешки в костер и широким шагом ушел.
Какое-то время я сидела неподвижно, пока жар лепешки не просочился сквозь платок и не обжег пальцы. С приглушенным вскриком я бросила ее на бревно.
– Все хорошо? – спросил Роджер, не оборачиваясь, – он глядел вслед Джейми.
– Да.
Я прижала зудящие кончики пальцев к приятно холодной темной коре. Раз обмен любезностями уже нарушил молчание, я решила продолжить разговор.
– У Джейми, конечно, большой опыт. Но, боюсь, сейчас он перестарался.
– Разве? – Роджера будто ничуть не смутила последняя реплика моего мужа.
– Да! Чем бы ни закончилась стычка с регуляторами, все мы знаем, что войны пока не будет. Скорее всего, просто поговорим и разойдемся!
– Ах да… – Роджер глядел в темноту, задумчиво поджимая губы. – Думаю, он не поэтому вспылил.
Я приподняла брови.
– Когда мы были на охоте, он спросил, знаю ли я, что нас ждет. Я рассказал. Бри говорила, ее он тоже расспрашивал.
– Что нас ждет… В смысле, революция?
Роджер кивнул, кроша лепешку длинными музыкальными пальцами.
– Я рассказал все, что помнил. О политике, о сражениях. Не обо всех, конечно, – о самых главных. В общем, о той многолетней кровавой бойне, которая скоро начнется.
Он помолчал немного и продолжил:
– Кажется, мой рассказ… его напугал. Поэтому сейчас он вроде как мне отомстил. Наверное, справедливо.
Фыркнув, я встала и отряхнула юбки от крошек и золы.
– Чтобы ты напугал Джейми Фрейзера баснями про войну… Мальчик мой, не дождешься!
Он рассмеялся, нисколько не обиженный.
– Может, и не напугал… – Роджер вдруг посерьезнел; правда, в глубине глаз все равно плескалась насмешка. – Зато ему удалось перепугать меня до чертиков.
Я посмотрела в сторону лошадей. Луна еще не взошла, и я видела лишь смутное нагромождение теней; изредка в свете костров мелькали блестящие глаза. Джейми тоже был где-то там: лошади переступали с ноги на ногу и тихо фыркали, как всегда, если рядом оказывался кто-то знакомый.
– Он не просто солдат, – шепотом сказала я, хотя Джейми не мог меня услышать. – Он офицер.
Снова усевшись на бревно, я взяла кукурузную лепешку. Она совсем остыла. Я развернула платок, но есть не стала.
– Знаешь, я была медсестрой. В полевом госпитале во Франции.
Роджер с интересом кивнул. Огонь бросал на его лицо тени, очерчивая тяжелые брови, худые скулы и на удивление мягкие губы.
– Солдаты, которых я выхаживала, были очень напуганы. И те, кто помнил бои, и те, кто нет… Но офицеры – они по ночам совсем не спали.
Я рассеянно водила пальцем по шершавой лепешке, жирной от свиного сала.
– Я видела, что было с Джейми в Престоне, после того как один из его людей умер у него на руках. Он плакал. И тот день помнит до сих пор. А вот Каллоден – забыл, потому что это слишком тяжело.
Глядя на комок жареного теста, я выковыривала ногтем подгоревшие кусочки.
– Да, ты его напугал. Потому что он не хочет оплакивать тебя. И я не хочу, – тихо добавила я. – Ты там поосторожнее, хорошо? Пусть не сейчас, потом, когда настанет время.
Долгое молчание.
– Хорошо, – чуть слышно обронил Роджер, встал и ушел.
Спускалась ночь, и лагерные костры горели все ярче. Мужчины держались небольшими группами, поближе к родственникам и знакомым. Потом это напряжение уйдет – и в конце концов все наши люди соберутся вокруг одного большого костра.
Джейми испугали не слова Роджера, а то, что скрывалось за ними. Для хорошего офицера было два пути: или умирать с каждым из своих людей, или обратить сердце в камень.
Оба моих мужа были офицерами – Фрэнк ведь тоже служил. Я была медсестрой и врачом на двух войнах. Не понаслышке знала даты сражений. Помнила, как пахнет кровь, рвота и гной. Видела раздробленные конечности, вываливающиеся кишки, торчащие обломки костей… и людей, которые в жизни не держали ружья, но умирали от лихорадки, болезни и отчаяния.
Тысячи людей сложили голову на поле боя во Вторую мировую – и десятки тысяч погибли от инфекций и эпидемий. Здесь через четыре года будет то же самое.
И это приводило меня в ужас.