Огненный кров

Вера Николаевна была слаба после микроинсульта. Она все время возвращалась к взрыву, пугалась и требовала немедленно звонить Татьяне. Та и так моталась к ней почти каждый день, она ждала удобного момента, чтобы рассказать матери о перемене в личной жизни, но та если и говорила, то только о «том трагическом случае».

— Как фамилия этих погибших? — спрашивала она Татьяну.

— Луганские, — отвечала Татьяна в который раз.

— Ах да! Очень знакомая фамилия. Но не помню, от кого я ее слышала. Надо бы позвонить Юлии.

Татьяна не говорила ей, что она уже звонила Юлии, не говорила и о том, что и сама звонила. Юлия знала неких Луганских из ее краев, она даже была им какой-то дальней родственницей.

Луганские — фамилия не затрепанная, не то что Ивановы и Сидоровы. Но думать, что она у одной семьи, тоже глупо. Татьяна собственными глазами читала, что где-то есть такой мэр — Луганский. Бездарно так сужать проблему взрыва. Одного корня в ней все равно нет.

Они ехали к бабушке втроем — Татьяна, Вера Николаевна и ее друг. Он не оставлял ее, и Татьяна уже не могла понять, просто ли он коллега или любовник. Она стеснялась думать на эту тему.

Заботу Андрея видел отец, но его это даже как бы устраивало. Если нечего мужику делать, пусть сопровождает. Новый зять как раз взял его на службу почти по специальности, инженером, и деньги у него теперь другие. Так что с работы не отпросишься. Не будет же он пользоваться родственными связями, не так воспитан.

Кто бы мог подумать, что присутствие мужчины и жгучая тайна взрыва питают больную женщину такими соками — куда там лекарствам. Она слышала, что многие женщины как полоумные стали писать детективы. И однажды она спросила Татьяну: «А тебе слабо?»

— Я что, мешком прибитая? Это же товар для членистоногих.

— Ну и зря. Ты хорошо пишешь. Напиши хорошо — как для умных млекопитающих.

— У меня другая профессия, мама, — отвечала Татьяна.

А Вера Николаевна назло дочери даже придумала первую фразу детектива. «В то утро жена Луганского разбила зеркальце, не ахти какое, копеечное, но настроение испортилось сразу».

Татьяна же по дороге в дом престарелых вспомнила:

— Мне бабушка рассказывала, что когда их родню раскулачивали, то рядом сожгли большой дом главного кулака. Многие из деревни у него работали, особенно в пору, когда был голод. Ты не помнишь эту историю?

— Это я тебе рассказывала, а не бабушка. Потом на месте пожарища построили клуб.

— И больше ничего? — допытывалась Татьяна.

— Во время войны, так мне рассказывали, молоденькие девчонки давали в клубе дрозда. Конечно, стыдно… С немцами. Но вот я уже старуха, и сейчас хорошо это представляю. Играет музыка, а тебе семнадцать, и ноги сами идут. Это же соки, природа. Некоторых дурочек потом выслали. А некоторые сами уехали с немцами. Почему я сейчас уехавших не сужу? Объясни, у тебя высшее образование.

— При войне другие постулаты морали. С врагом нехорошо… Но сейчас я сама так радуюсь успехам наших певцов, танцоров, ученых, которые уехали и живут как люди. Может, и те военные девчонки живут хорошо?

— Но ты же тут и не уезжаешь, — как-то то ли виновато, то ли робко сказала Вера Николаевна.

— Каждый выбирает по себе, — ответила Татьяна.

— Хорошие слова у песни, — вздохнула Вера Николаевна.

А бабушка в этот раз была плоха, просила не морочить ей голову глупыми вопросами и даже сноровилась совсем уйти («какой-то еще мужчина явился — не звали, он чей, он кто?» — об Андре). Но вдруг остановилась, лицо ее затуманилось, потом прояснилось, и она сказала другим, уже своим голосом:

— Я ведь уже сто раз говорила Тане. Тогда в пожаре погибли Луганские.

— Это-то понятно, — теперь что-то затуманилось у Веры Николаевны, и она сказала матери: — Я напишу про это детектив. Всем можно, а мне нельзя?

Они смотрели друг на друга, мать и дочь, обе не в себе, обе плохо понимающие, где они, что и как. Бабушка думала: «Она у меня совсем сбрендила. Надо сказать Тане». Подумала и тут же об этом забыла. А Вера Николаевна продолжала вторую начатую фразу детектива: «Жена Луганского, подбирая осколки зеркала, порезала палец. Кровь шла бурно, пришлось перебинтовать палец; это злило, потому что мешало делать макияж».

Детектив из нее пер недуром. Только раздражал Андре. Именно сейчас он был лишним. Зачем он ведет ее, как маленькую, держа под локоток? Что это он себе позволяет? У нее ведь все так складненько получается. Она скажет о своем плане Татьяне, и первую фразу тоже, пусть позавидует дочь.

Они обдумывали все детали его возвращения.

— Не жалей денег, — говорил Мирон. — Бери машины, плати людям, которые тебе помогут. За неделю управишься?

— Должен.

— В Москве не торчи. Вот тебе телефон. Вот еще телефон. Это мой брат по северам. Он вне дел, но в теме. Поможет, если будут проблемы.

— Да не будет. Какие проблемы? Я думаю, люди помогут с инвалидом.

— За это не поручусь. Сам только не ввязывайся ни во что. Значит, я держу вертолет в Астрахани под парами с семнадцатого по двадцатое. Годится? Телеграмму дашь накануне. Идет?