Огненный поток

— Су тхаю дикра, в чем дело, сынок? — сказала Ширин, не дождавшись ответа. — Что-то не так?

Наконец Диньяр посмотрел ей в глаза и заговорил по-английски, что уже было знаком, поскольку прежде он всегда общался с Ширин на гуджарати.

— Правда ли, что крестника господина Карабедьяна похоронили рядом с дядей Бахрамом?

Так вот оно что: соседство могил всполошило сетов, скрывающих свои тайные вины.

— Да, сынок, — спокойно кивнула Ширин. — Правда.

— Но почему, тетушка? — взвился Диньяр. — С какой стати? Это неправильно!

— Вот как?

— Именно так — неправильно.

Ширин сложила руки на столе и, глядя прямо в глаза племяннику, сказала:

— Я думаю, тебе известно, что Фредди — не только крестник господина Карабедьяна, но и родной сын моего упокоившегося мужа.

Диньяр, явно не готовый к открытому признанию преступной связи Бахрама, вздрогнул, как от пощечины.

— Су каоч тхаме? Что вы такое говорите? Да как у вас язык повернулся?

— По-твоему, все это рассосется, если о том молчать? Не надейся, ибо невозможно произвести детей на свет тайком. Они не безгласны и, подрастая, выучиваются говорить. — Ширин пристукнула по столу, подчеркивая свою следующую фразу: — Помни об этом, когда станет известно о твоих собственных незаконных детях.

Диньяр шумно вобрал воздух — похоже, он хотел что-то сказать, но передумал и, уставившись в тарелку, оттянул вдруг ставший тесным воротник сорочки. Наконец он, запинаясь, проговорил:

— Тетушка… — голос его дрожал, — имейте снисхождение… мужчинам вроде дяди Бахрама и меня, кого дела надолго уводят из дома, ужасно одиноко… Наверное, вы даже не представляете, до чего им одиноко…

— Кхарекхар, неужели? Ты считаешь, нам неведомо одиночество?

Взгляд Диньяра выразил искреннее недоумение.

— Да как же вам его изведать, тетушка? Такие женщины, как вы, моя мать и сестры, живут себе в Бомбее, окруженные детьми и родственниками, к их услугам всяческие удобства. Потому-то мы и отправляемся за море, чтобы они пребывали в роскоши. Что вы можете знать о том, какой ценой это дается? Разве можете вы понять, каково нам и насколько мы одиноки?

Ширин сжала дрожавшие губы и сделала глубокий вдох, чтоб не сорваться.

— Что ж, Диньяр, коль тебе ведомо истинное одиночество, тогда ты, наверное, меня поймешь.

— В чем?

— Задиг-бей сделал мне предложение, и я ответила согласием.

Челюсть Диньяра отвисла, и голос ему отказал.

— Да вы что, тетушка! — просипел он. — Нельзя! Невозможно! Вас отринут! Никто из наших с вами не заговорит!

Ширин, покачав головой, усмехнулась.

— Ты ошибаешься, Диньяр. Именно ты это примешь. И не только примешь, но убедишь остальных, что для всех будет лучше, если я выйду замуж и останусь на Гонконге. — Ширин перевела дух. — Запомни одно: если сеты поднимут бучу или устроят скандал, если они вынудят меня вернуться в Бомбей, то многие парсийские семьи, уж будь уверен, узнают о своих доселе неведомых родичах в Китае. Твоя семья узнает первой.

Спорадический обстрел бастионов, продолжавшийся всю ночь, издергал нервы хуже шквального огня. Но даже если бы пушки молчали, попробуй усни в жаркой духоте небольшого пространства, до отказа набитом людьми в грязной пропотелой одежде.

В бастионе, не имевшем окон, висел одуряющий смрад. Дизентерия грозила стать повальной, ибо многие гадили где придется, не добежав до нужника. Воздух пропитался едкой вонью от лужиц кровавого поноса.

Камеронианцы больше других страдали «кровавой дрисней», однако «черными вонючками» и «сволочными засранцами» обзывали сипаев. Будь дело в Индии, наверняка вспыхнула бы драка между шотландскими стрелками и объединенными силами мадрасских и бенгальских волонтеров. Но сейчас, оказавшись в тисках китайцев с одной стороны и англичан с другой, сипаи были вынуждены молча сносить оскорбления. Такие как старший сержант Орр прекрасно понимали ситуацию и оттого поливали их бранью, не стесняясь в выражениях.

На рассвете капитан Ми и Кесри вошли в бастионную башню, дабы еще раз бросить взгляд на цитадель. За ночь ручеек жителей, покидавших город, превратился в поток. Дороги во всех направлениях были запружены тележками, повозками и паланкинами, неудержимо вытекавшими из городских ворот. Столпотворение их выдавливало пеших жителей на обочины и рисовые поля.

— Похоже, народ спешит до штурма покинуть город, — сказал Ми.

— Так точно, каптан-саиб.

Все было готово, и Кесри уже не терпелось, чтобы штурм начался. Бог с ней, с опасностью, но уж лучше в бой, чем еще одна ночь в этой чертовой дыре.

Но не тут-то было. Бригада уже строилась, когда над северными воротами взвился белый флаг.

— Пропади ты пропадом! — вскрикнул капитан Ми. — Будь я проклят, если это не знак новой переговорной болтовни!

Выход отложили, все утро офицеры курсировали между бастионом и штабом.

Позже капитан Ми рассказал, что мандарины запросили перемирия и Полномочный представитель поставил его непременным условием немедленную выплату шести миллионов серебряных долларов и вывод всех китайских войск из города.