Огненный поток

— Что это? — спросил Ми.

— Шарбат с опием.

О дуэли не говорили, да и зачем? Ми осушил стакан, Кесри же взял завернутые в кусок бархата пистолеты, хорошенько их вычистил и смазал, а потом, как велел обычай, отнес в полковую церковь и положил к стопам божества, чтобы пурохит[49] освятил оружие. Утром он окунул мизинец в горшок с вермильоном и поставил

тику на виске лейтенанта. Ми не возражал, только удостоверился, что красная точка скрыта волосами.

Когда прибыли секунданты и все отправились к месту дуэли, Кесри порадовался, что лейтенант абсолютно спокоен и даже весел. Теперь ужасно нервничал Кесри — он бы так не волновался, даже если б драться предстояло ему самому. Его изрядно потряхивало, когда он присоединился к толпе зрителей, державшихся на почтительном расстоянии.

Офицерские дуэли были делом обычным, хоть и не одобрялись высоким начальством. Кесри уже бывал на поединках, но сейчас по команде «Сходитесь!» закрыл глаза. И лишь когда окружающие стали хлопать его по спине, он понял, что подопечный одержал победу, и, как оказалось, с наилучшим из возможных исходов — не убил, но только легко ранил противника.

Дуэль возымела благодатный эффект — честь была восстановлена, гнев и горечь слегка унялись. Но история с барышней аукалась еще долго — по службе Ми продвигался медленно, хоть и был отменным офицером.

Роман с генеральской дочкой отразился и на его личной жизни, став главной, по мнению Кесри, причиной того, что он так и не женился. Можно было ожидать, что после утраты возлюбленной лейтенант приударит за какой-нибудь барышней или дамочкой. Однако ничего подобного не случилось. В походах он, бывало, пользовался услугами девушек Гулаби, а в городке иногда навещал офицерский бордель, если подступала нужда слегка, как он выражался, покобелировать. Однако он не выказывал желания подыскать себе жену, что, в общем-то, было в порядке вещей, поскольку многие английские офицеры женились, перевалив за сорок. Но Кесри знал, что лейтенант не просто записной холостяк, но все еще тоскует по той, кого потерял. Это подтвердил один случай: в перестрелке Ми был ранен в грудь, в лазарете санитары его раздели, и тогда из внутреннего кармана мундира выпал конверт, на котором Кесри тотчас узнал почерк генеральской дочки. В бою Ми хранил ее письмо возле сердца.

С той поры томительная горечь медленно заполонила его существование. Юношеская жизнерадостность уступила место обреченности и недовольству всем на свете. Казалось, он и жив-то лишь благодаря узам с сипаями.

Если б не тот злосчастный роман, с грустью думал Кесри, судьба его подопечного сложилась бы совсем иначе. Но о том они не говорили даже в долгом пути из Рангпура в Калькутту, хотя общались, скорее, как друзья, а не начальник и подчиненный. Капитан, разумеется, не преминул спросить о жене и детях Кесри, и тот, конечно, сделал бы то же самое, будь Ми женат. Семья — безопасная территория для беседы, а вот неудачный роман — нет.

В последний день пути капитан спросил:

— Ну что, хавильдар, какие планы по окончании экспедиции? Не думаешь ли оформить пенсию и вернуться к семье?

— Так точно, сэр.

И тогда Ми сделал признание, не ставшее такой уж большой неожиданностью:

— Знаешь, я, наверное, тоже подам рапорт об отставке. И ко мне полк был ничуть не ласковее.

После второго свидания Захарий гораздо меньше терзался чувством вины — раскаянье не исчезло совсем, но желание вновь оказаться в будуаре миссис Бернэм было несравнимо сильнее.

Однако следующая встреча состоялась не столь скоро, как того хотелось, ей предшествовало долгое, почти невыносимое безмолвие. Минуло полные две недели, прежде чем прибыло очередное послание, спрятанное в увесистом сборнике проповедей и имевшее вид загадочной пометки на клочке бумаги: 12-го. Она явно означала дату, до которой еще оставалось два дня.

Готовясь к свиданию, Захарий тщательно изучил распорядок сторожей, охранявших имение, и теперь хорошо знал их маршруты обходов с зажженными фонарями. 12-го ночью он легко избежал встречи с привратниками и похвастал перед миссис Бернэм, что отныне он невидимка.

Самонадеянность Захария укрепила доверие миссис Бернэм, и свидания их сделались чаще. Они отказались от системы записок, но, расставаясь, просто условливались о следующей встрече. О слугах тоже больше не тревожились, ибо всякий раз Захарий прокрадывался глухой ночью, когда имение затихало. Он стал настоящим лазутчиком, использующим любое прикрытие, вплоть до зябкого ночного тумана с реки.

Участившиеся свидания ничуть не умерили его аппетит, ибо каждая встреча была как бы новым приключением с женщиной, так не похожей на былую миссис Бернэм, что он не поверил бы в ее существование, если б их отношения не приняли столь непредвиденный оборот. Однако он знал, что все произошедшее с ними отнюдь не случайно, ибо тело его чувствовало то, чего не мог ухватить разум: под стальной оболочкой хозяйки Вефиля скрывалось совершенно иное существо, потрясающее и причудливое — женщина с невероятной фантазией, проявлявшейся плотски и словесно.