Огненный рубеж

В лужах небо! Эка невидаль! Но ведь надо же было такое приметить. В смысле, сначала Богу придумать, а потом мальчишке заметить, что не просто так, а с умыслом сделано, и умилиться!

Самому захотелось, как в детстве удивиться. А незнакомая баба, видно, никогда и не прекращала удивляться на Божий мир. Вскинула глаза, обняла сынка, присела, стала ему шапку поправлять и что-то объяснять, рассказывать.

Но он-то, Лев, все давно увидел. Впился взглядом и спрятал глубоко в сердце. Не Авдотья – другая. Но чудо чудное! Солнце красное! Диво дивное!

А хороша ли она – сразу и не понял. Только потом задумался. Его баба, как под него Господь делал. Только почему-то не с ним. Так жалко стало. Какая-то ошибка! Где родилась? Когда? Почему без него замуж вышла? Как осмелилась?

Да и вообще, кто такова? Послал сначала верных из своих псарей – разведать. Потом стал ездить сам. И доездился. До ухвата. Нравная. Ему тоже нравится. Только вот почему решила, что он на ее девок глаз положил? Почему на себя наряд не примерила? Не ценит?

5

Дьячиха, может, и ценила себя. Но не про тот поганый рот ягодка! Она мужняя жена. А муж у нее добрый. Таких не бросают. Напасть в том, что Олёна любила мужа, а тот ей не просто отвечал, а, бывало, перебивал своей страстью ее бабьи желания.

В ладу жили. Одна беда: скоро свету конец.

Как-то пришла с проповеди. Повадилась ходить в храм Спаса на Бору, там батюшка речистый объявился. Только что в набат не бьет – опомнитесь, православные, грядет Страшный Суд!

– Борисушка, неужели все помрем?

Муж глянул на нее с удивлением.

– Ну, помрем. И что?

– Нет, я о другом. Свет закроется. Никому спуску не будет. Страшный Суд. Царьград упал, и нам скоро конец.

Ой не любил дьяк таких разговоров. И чего люди взялись языками чесать, о чем не знают?

– Может, и конец, мать. А может, и погодим маленько. Помилует Бог, даст нам еще чуток пожить.

– Да за что же он нас помилует? – всплеснула руками Олёна. – Нешто мы лучше греков? Где нам?

Борис Андреевич нетерпеливо повертел в руках ложку. Мол, ужинать давай. Голод не тетка. Весь день в приказе намаялся. И вечером еще жена умничает!

– Слушай, мать, – выдавил хозяин, тяжело и жадно поглядывая на печь. – Как там в сказке? Ты сначала попарь в бане, напои, накорми, а потом пытай.

Олёна разом почувствовала себя Бабой Ягой, напавшей с расспросами на доброго молодца. Ведь давно знала: голодный муж разговаривать не будет.

Мигнула служанкам. Те закрутились, накрывая на стол. Только ленточки в девичьих косах и мелькали. Забавно было глядеть, как у мужа разгораются глаза не от их стати и румянца, а от желания немедленно накинуться на белужий бок и пироги с капустой. Не ревновала никогда. Он не давал повода. Самую красивую в дом приведи, все равно его Олёнушка краше!

Наелся. Отодвинул от себя красивую глиняную обливную плошку. Такие, почитай, только в Царьграде есть! Ой, да ведь там теперь поганые! Отовсюду видно – свету конец.

Что же муж-то молчит? Олёна уставилась на него с укором, точно он мог остановить Страшный Суд.

– Ну?

Чинно убрав блюда и тарелки, девушки выплыли чередой. Борис Андреевич расслабился, развалился на лавке. Глаза подернулись сытой сонной пеленой. Теперь готов учить.

– Ты вот что, мать, не думай об этом. Всякому человеку свой конец. У всех и будет свой Страшный Суд. Помнишь, что в народе говорят? Каждую овечку Господь повесит за ее хвостик.

Олёна вздохнула. Давеча казалось, что у нее хвостик совсем маленький. А тут беда – повадился волк в овчарню. Никого пока не украл. Но жить теперь надо с опаской. С оглядкой. И лишний стыд, не пойми за что, лез в душу.

– А как же знамения? Упала София Царьградская. Значит, все сроки вышли? – продолжала пытать она. – Что у вас во дворце-то говорят?

Борис Андреевич крякнул. Да у них о таком не то что не говорят, не задумываются. Дел полно.

– Греков за их грехи Бог и не жалует. Греки, они в прежние времена каким богам служили? Языческим. То-то. Да и в последнее время, видно, не лучше были. Какая премудрость из Греческой земли? Гадательная. Умение красиво столоваться и одеваться, дорогие яства вкушать – тоже. Изнежились. Вот и отдал их Господь под руку басурманам. Может, потерпят и исправятся.

«Не исправятся», – почему-то подумала Олёна.

– А мы что? Чем лучше? Тоже под басурманами живем.

– Мы не лучше. – Борис зевнул. Пора бы уж бабе уняться. Да пойти в опочивальню, да заняться делом. А то все ей разжуй и в рот положи! Птенец какой-то!

– Мы не лучше греков, потому нам татары и были посланы. Наши-то предки тоже норовили по лесам да по болотам невесть кому капища городить. Был и нашим страданиям срок отмерян. Наказали. А теперь уже срок близок к истечению. Видно, мы так страдали от поганых, что вымолила нас Матушка Пресвятая Богородица. Пожалела. – Вдруг муж приблизил лицо к лицу Олёны и прошептал сокровенное:

– Потому я и не верю, что конец света близок. Мы вот-вот из наказания выйдем. И что же, Бог опять обрушит нам Страшный Суд на головы? Да мы, почитай, еще и не жили, только татарве серебро подавали.