Огненный Зверь

— Признаюсь, ты меня удивила, — медленно сказал он, и во мне зародилось подозрение, что он тщательно взвешивает каждое слово, чтобы увести меня в сторону от верных выводов.

Что это за прием? Лесть? Нет уж, через лесть меня точно не провести. Он говорил, что я все время напряжена, что ж, я напряглась еще больше. Наш разговор и его ход нравился мне все меньше и меньше.

— Вы все равно не расскажете мне, что видели на самом деле? — спросила я прямо.

— Нет, — так же прямо ответил он.

— Это хотя бы хорошее или плохое? — ну вот, я сдалась и начала играть в "угадайку".

— Видишь ли, Изольда, — он снова говорил, взвешивая слова, но на этот раз мне не казалось, что он хочет запутать или отвлечь меня, скорее не взболтнуть лишнего, — если я тебе сейчас скажу больше, чем ты должна знать, все это кончится ой как не хорошо.

— Для кого?

— Для всех.

Но такой ответ меня не утроил.

— Для кого именно. Для вас? Для меня?

— А если я скажу, что для Кира? — его глаза прямо-таки впились в меня.

Я обмерла. Сердце забилось чаще. Значит, его видение, о котором он не хотел мне говорить, было о Кирилле? Теперь мое любопытство просто зашкалило.

Я облизнула вмиг пересохшие губы.

— Хотите сказать, если вы скажете мне больше, это может кончиться плохо для него?

Владимир Петрович медленно кивнул.

— Ты права, я тот еще хитроумный старик, знающий многое наперед.

— Я ничего такого не говорила, — поспешила я возразить в надежде, что все же узнаю хоть что-нибудь.

— Твои глаза сказали за тебя, — покачал он головой. — И ты права, считая меня искусным кукловодом. Иногда я могу быть даже жесток, иногда чертовски расчетлив, что сам себя пугаю. Но! Жизнь моего сына — для меня величайшая ценность из всех возможных. А потому я больше ничего тебе не скажу о том, что видел.

— Ему угрожает опасность? — испугалась я.

— Сейчас ему ничего не угрожает, — успокоил Золотаревский. — Все должно идти своим чередом, и все будет хорошо. Если ты будешь знать больше, ты не сможешь поступить правильно тогда, когда от тебя потребуются решения. Я показал тебе совершенно безобидные видения, которые произойдут в любом случае. Остальная и гораздо более важная часть была как раз из разряда тех, которые могут произойти так, а могут и по-другому. А этого нам как раз не нужно. Возможно, я еще не заслужил твоего доверия, но я прошу тебя мне поверить. Если все пойдет так, как должно быть, однажды, возможно, не скоро, ты вспомнишь меня добрым словом.

По правде говоря, я растерялась от его слов. Всю мою агрессию как ветром сдуло. Я была уверена, что Владимир Петрович не врал и в том, что Кирилл — самое важное, что есть в его жизни, а также в том, что он умрет, но все равно не расскажет мне правды. Биться головой об гранитную стену не имело смысла.

— Итак, — спросил он, когда мое молчание затянулось. — Твой вывод? Веришь ты мне или нет?

Я вспомнила старый фильм про приключения Буратино. В одной из сцен его состояние определили так: "Пациент скорее мертв, чем жив". Что-то подобное можно было сказать и обо мне.

— Я не хочу, чтобы с Кириллом что-то случилось, — ответила я, подражая его манере медленно говорить.

— Я так и думал, — кивнул Золотаревский.

Я прикусила губу, черт, и откуда он вообще узнал, что меня может интересовать участь Кирилла?

Он хотел сказать еще что-то, но в этот момент машина остановилась, и Степан объявил:

— Приехали.

* * *

Я прикрыла глаза рукой от яркого солнца. После темного салона автомобиля с тонированными стеклами, оно просто невыносимо слепило глаза.

Владимир Петрович выбрался из машины после меня, Степан захлопнул за нами дверь.

— Надолго? — осведомился он у Золотаревского.

— Пока не знаю, — сухо ответил старик. — Будь готов, на всякий случай.

Степан кивнул и отошел.

Я же гадала, куда делось хорошее настроение Золотаревского. Неужели, мне все-таки удалось его испортить? И что он видел в своей голове, черт возьми?

— Как тебе тут? — обратился он ко мне, снова улыбаясь.

Я заставила себя убрать руку от лица и осмотреться. Глаза удалось открыть с третьего раза, пугаясь яркого света, они закрывались против воли.

Я обнаружила себя за городом. Увлекшись разговором, я не следила за дорогой, и даже не знала, в какую сторону от города мы двигались. Но заехали мы далеко. Никаких высотных зданий, машин и собственно дорог, кроме той проселочной узкой и неасфальтированной, по которой мы приехали. Покуда хватало глаз, по обе стороны от нее был лес, ветер играл листвой деревьев, пели птицы. Бог ты мой, настоящая глушь!

Наш автомобиль был припаркован у огромных кованых ворот в три человеческих роста. А за ними начиналась цивилизация. Прямо от ворот бежали выложенные плиткой дорожки, они очерчивали разноцветные клумбы и стремились к огромному трехэтажному особняку. Величественное здание, отделанное под старину, или же действительно являющееся древним, иначе как особняком, назвать было нельзя. Я легко могла представить какого-нибудь именитого графа, прогуливающегося со своей графиней по этим дорожкам. Но поверить, что это и есть Ясли, детский дом, о котором мне говорили, было сложно.