Огни Анютинска

улицу, где проводил много времени, совсем не ощущая холода. Да, я был

постоянно в движении, тепло одет, но все же… Не это одно спасало меня от

холода. Я был счастлив, мне было все интересно, утром я был в

предвкушении прогулки, а под конец прогулки уже думал о вечере, ведь

вечер не последнего выходного дня – это больше, чем просто прекрасно. Но

то было тогда, давно… А сейчас… Только одиночество, тишина и

деревянный столик с лавочками».

Леснинский решил даже не смотреть на часы. Он знал, что время

будет тянуться очень-очень медленно, как тогда, в Кореньках, где пришлось

ждать электричку. Перчаток не было: руки замерзали и начинали неметь, и

приходилось постоянно тереть их друг об друга, чтобы хоть как-то согреть.

Леснинский решил было бросить свою ночлежку и пойти снова походить по

улицам, чтобы было теплее, но понял, что вставать и куда-либо идти уже

совсем нет сил. Он достал телефон, чтобы поиграть в «Diamond Rush»: на

сегодняшний день это была его любимая игра – бегать человечком по

комнате с препятствиями и собирать алмазики – однако через пять минут

отключил игру. В некоторых случаях может наступить такой момент, когда

нет сил уже даже на занятия, которые обычно приносят удовольствие.

Холод сковал волка-одиночку окончательно, и отобрал у него последние

капли драгоценной энергии, оставшиеся после чрезвычайно долгого и

пестрящего событиями дня.

Наступил момент отчаяния. Никакие попытки согреться или как-то

обмануть свой организм, отвлекшись чем-то от холода, не приносили

успеха. «В любом случае, я либо дождусь утра, либо помучаюсь еще

немного, и просто умру. Первый вариант мне нравится больше, но и второй

мне давно уже не страшен. Страшнее было бы, если бы меня заставили

вечно жить в этом мире, без малейшей надежды на то, что я когда-либо и

каким-либо образом смогу из него уйти. Если я умру, утром меня найдут,

будут по базе данных выискивать моих родственников и, узнав, что все уж

давно разъехались, а иных вообще нет на свете, похоронят меня где-нибудь

на сельском кладбище, с неохотой выделив на это деньги из областного

бюджета. Я не хочу, чтобы над моим телом надругались патологоанатомы, и

поэтому оставлю на этом столике заявление, которое всегда ношу в сумке

из-за того, что кончина может наступить в любой момент, например,

вследствие несчастного случая: дескать, оставить мой внешний облик в

целости и сохранности. Так и придет конец Леснинскому, недоделанному

поэту и вечному страннику. Если же я дотяну до утра, то тут все понятно:

ждет меня снова электричка. Отъезд куда-то дальше, на север».

«Но больше всего я хочу сейчас, чтобы она оказалась рядом со мной.

Смешно, смешно даже думать об этом, мне никогда не удавалось даже

поговорить с ней или посидеть за одной партой. Однажды только, всего

один раз, мне удалось с ней поговорить… Хотя, даже и не совсем

поговорить… Просто побыть рядом считанные секунды. Чем-то ее

заинтересовал мой брелок, сделанный в виде уменьшенной копии

игральной карты, девятки червей, запаянной в прозрачный пластик. В один

из первых дней учебы она подошла ко мне, даже и не подошла, а будто бы

подлетела на крыльях, как сказочная фея, на одно мгновение… «Какой

интересный у тебя брелок», - сказала она, и тут же упорхнула вдаль.

Невозможно описать словами, что я чувствовал в эти необыкновенно

короткие и, одновременно с этим, бесконечно долгие секунды… Именно в

тот момент она, прекрасная Аннет, коварная колдунья, пронзила меня

своим взглядом, как ударом молнии, оставив в моей душе лишь капли

теплого весеннего дождя…»

«Она тусовалась в кругах Бутаева и Холодова, тех одногруппников,

которые относились ко мне с презрением и сторонились меня. Однажды,

проходя мимо них по коридору, я услышал обрывки их разговора обо мне, в

котором довольно отчетливо прозвучало слово «долбанутый», следующее

сразу же после моего имени. Она поддерживала собеседников, кивала

головой… Не знаю, с чего вдруг они решили меня обсудить: возможно, на

предыдущей паре я опять сказал что-нибудь странное и не к месту. Она

очень далека от меня, девушка из совершенно другой среды, которая меня,

скорее всего, рассматривает как вообще бесполое, аморфное и непонятное

существо, которое вместо зоопарка почему-то находится в ВУЗе. Но вот эта

невозможность быть с ней вместе только придает еще большую остроту

моему чувству. Она для меня как запретный плод, который всегда сладок.

Не знаю, увидит она когда-нибудь это или нет, но я напишу».

Леснинский еле двигающимися пальцами достал из сумки блокнот и

ручку, вырвал листок и начал писать записку. Буквы получались невероятно