Огни Анютинска

постороннего, неизвестного ему старика, как будто это не обычный рассказ

случайного знакомого, а интереснейший роман в виде живой аудиокниги. И

этот роман хотелось дослушать до конца. Леснинский как будто вообще

забыл о том, что он бежит; он даже не задумывался о том, что время идет, и

в один «прекрасный» момент стемнеет, а дни-то сейчас короче, и надо

искать какой-нибудь транспорт хоть куда-нибудь, или место ночлега. Но об

этом, на самом деле, задумываться действительно не было никакой

надобности…

XXI

- И что же было потом? – спросил Леснинский.

- Прошли месяцы. Точнее, даже не прошли, а еле-еле проползли. Я

стал понимать, что больше не могу существовать. Самым большим моим

желанием было полное отключение сознания, чтобы ни о чем больше не

думать и ничего не чувствовать… как в те моменты, самые прекрасные

моменты, изредка наступающие среди безысходности бытия, когда человек

погружается в сон, лишенный каких-либо сновидений. Он не замечает, что

спит. Но, к сожалению, такое действительно было очень редко. Почти

каждую ночь мне снился один и тот же сон, только в разных вариантах… как

будто сотни различных экранизаций одного произведения. Мне снилось,

что Алина вернулась ко мне, и как только не была поставлена режиссерами

снов сценка ее возвращения… То я, будто бы, снова сидел в той, своей,

квартире, уставившись в стенку, как вдруг сама по себе открывается дверь, и

заходит она, в новом, ярко-красном платье, которого в реальности я на ней

никогда и не видел. То, вроде бы, я стою на лестничной площадке,

собираясь зайти в свою квартиру, и вдруг передо мной, взявшись из

ниоткуда, распускается огромный двухметровый цветок, напоминающий

розу или шиповник, и из этого цветка появляется она в образе эльфа… с

такими, прозрачными крылышками… Я замечал ее среди прохожих на

улице, каждую сотню пройденных метров снова и снова искал ее черты в

незнакомых лицах, облака в небе рисовали мне ее портрет, я содрогался

каждый раз, когда слышал по телевизору слово «Алина», употребленное

кем-то всуе.

Я понял, что больше не могу видеть дом напротив, окна которого

больше не светят мне промозглыми вечерами теплым, приятным огнем.

Тогда я продал свою квартиру, бросил работу и знакомый до каждой

плиточки город и уехал прочь. К счастью, финансовая сторона меня не

тяготила, хотя почему «к счастью»… В определенном смысле к сожалению.

Когда мне было восемь лет, не стало моего дяди. У меня остались о нем

только хорошие воспоминания. Невероятно добрый, приятный человек,

который был для меня просто другом, да и разница в возрасте у нас была не

такая большая: скорее, его можно было бы назвать старшим братом.

Бедняга скончался от безответной любви, когда ему было шестнадцать.

Когда мне сказали это, я не поверил: я в то время уже знал, что умереть

можно от болезни, например, или от старости, или от несчастного случая… а

безответная любовь для меня была просто модным словосочетанием,

значение которого я понимал, но не чувствовал. Дядя и оставил мне в

наследство сто тысяч, которые ему, в свою очередь, достались от его…

дедушки, что ли, не помню уже… но по законам этой страны дядя не мог их

реализовать до 18 лет. После его смерти наследство перешло ко мне, но в то

время я не совсем понимал, что такое сто тысяч здешними, да и не особо

интересны деньги мне были в восемь лет… Тогда еще хотелось играть,

веселиться, жить… На самом деле даже после 18 лет я эти деньги и не

тратил, оставлял их на «черный день», который вот так внезапно и настал…

Я скитался по разным городам и странам, везде искал ее, хотя и

понимал, что вряд ли где смогу ее найти… Где я только не был, чего я только

не видел… Я путешествовал, жил в гостиницах… Все это не доставляло мне

радости, только лишь приносило разнообразие, проливая неровными

пятнами в общий серый фон моих дней тусклые, смазанные, но все же

цветные краски. Так я стал бродягой, вечным бродягой… В какой-то момент

у меня уже не осталось сил на дальние переезды, и я остался вот здесь, в

этом селе Ивановское, где снимаю за какие-то копейки дряхлый,

полуразрушенный домик у старушки, которая всегда живет в городской

квартире и здесь уже не появляется. И дело не в деньгах, на них я смог бы

снять роскошный особняк, но зачем мне он сейчас. Он будет пустынным без

нее. Никакие материальные блага не будут меня радовать. Деньги

обесценивает не только инфляция, но и безысходность. Тех времен больше

нет. Теперь же я вечерами сижу один в этом небольшом деревянном

домике, где разве что смотрю телевизор и слушаю радио, а днем