Огонь Менестреля

Она подняла голову и вопросительно посмотрела ему в лицо. Он чувствовал ее мягкие волосы на своей груди, видел ее глаза — такие же далекие и загадочные, как звезды.

— Мэтью. Кто он?

Даже в темной комнате она заметила, как потемнели его глаза. Натянув на себя одеяло и укутавшись, она продолжала смотреть на него. Впервые за эту ночь она наконец согрелась.

— Филипп Блох — отставной военный сержант…

— Ну да, во Вьетнаме он был взводным сержантом, а взвод состоит из трех отделений, в каждом — по десять человек. Я спрашиваю, как ты с ним встретился?

— Он был сержантом взвода, которым командовал Сэм Райдер. Эти двое, Проныра, пилот Джейк Макинтайр, командир экипажа Чак Фишер и я — все мы воевали в одно и то же время на центральном высокогорье.

— Это там ты летал на «Huey»?

— Да.

— Это которые «челноки»?

— Точно. Нам пришлось перевозить и взвод Райдера. Блох к тому времени уже третий год служил во Вьетнаме, а Райдер был совсем зеленым — ничего не соображал и страшно трусил. Война хорошо отсеивает болванов: если ты не подходишь, то будешь убит в бою. Дурак обычно полагается на везение, он надеется, что противник ошибется первым. Но если у него есть опытный сержант, то тот примет команду на себя там, где опростоволосится новичок, и спасет ребят от смерти.

— А что делал Блох?

— У него были опыт и знания, для того чтобы подстраховать Райдера, но он использовал их только тогда, когда это оказывалось ему выгодно. А так случалось совсем нечасто. Я знавал взводных сержантов, которые погибали, спасая своих ребят, и утирали носы зеленым лейтенантам, чтобы те быстрее обучались и начинали соображать. Блох же беспокоился только о себе. Ему нужно было, чтобы Райдер выжил и вышел оттуда героем, и он оберегал его, скрывал от него самого и от начальства результаты его некомпетентности. А из-за этого погибали ребята, которые могли бы выжить.

— И сейчас Блох воспользовался тем, что знает, как хорош был Райдер во Вьетнаме, и шантажирует его, — сообразила Джулиана. — Мэтью, а что с Джейком Макинтайром и Чаком Фишером?

Он отвел глаза:

— Их имена выбиты на Стене. Вьетнамский Мемориал.

— Они тоже погибли из-за Блоха?

— Они были в моем вертолете. Значит, виноват я.

— Ты очень строг к себе, Мэтью.

— Нет, не строг, — возразил он. — Просто честен. По крайней мере, пытаюсь быть честным.

— Ты мне нравишься.

— Да?

Он ждал ответа, и она кивнула, глядя ему в глаза. Ей хотелось знать о нем все, хотелось, чтобы и он знал о ней все — как хорошее, так и плохое.

— Да, — убежденно сказала она. — Честность, сострадание, ум, смелость, чувствительность — мы часто не можем отыскать эти качества даже в себе, не говоря уж о других. Но для меня они значат больше, чем деньги, успех, слава и все подобные вещи. По большому счету мы с тобой не так уж сильно отличаемся от других и между собой чем-то очень схожи, по крайней мере, в главном… — Она смолкла и смущенно улыбнулась. — Ну ладно, мне пора уходить.

Он нежно, кончиками пальцев, убрал с ее лица прядь волос.

— А ты хочешь этого?

Она помотала головой.

— Нет.

— Ты устала.

— Да, и у меня все болит. Знаешь, Мэтью, до сегодняшнего дня меня никто ни разу не ударил. Я никогда не чувствовала себя такой… маленькой. Сегодня мне хотелось быть большой и сильной, хотелось напугать этих мерзавцев. Я даже никогда не задумывалась о том, что не умею этого делать, о своей слабости. Ты знаешь, с чем я набросилась на них, когда они схватили мать? Я била их деревянным каблуком! А что мне оставалось делать?

— Милая, ты сильная в главном.

Она усмехнулась и горько сказала:

— Это надпись для могилы моей матери.

— Милая…

— Сейчас я так хочу забыть обо всем. Мэтью… Мне нужна твоя поддержка. — Она взяла его руки в свои. — И я очень рада, что ты здесь, Мэтью. Я не смогла бы сегодня оставаться одна.

Она потянулась к нему и нашла его губы — теплые и мягкие. Это было все, в чем она нуждалась сейчас. Он обнял ее, его язык раздвигал ее губы, зубы, и она закрыла глаза. Она почувствовала жжение, но не в воспаленных глазах, боль, но не от побоев, неудовлетворенность, но не от вопросов, оставшихся без ответа. Она обвила его руками, прижавшись к нему всем телом, они упали на подушки, и все смешалось в один клубок — одеяла, простыни, ночная рубашка.

— Я не хочу, чтобы тебе было больно, — прошептал Мэтью.

— Пожалуйста, не думай об этом.

— Я никогда не встречал такой женщины, как ты. Никогда.

У нее не хватило сил рассмеяться, она только улыбнулась.

— Да и Старки встречаются не каждый день.

Он снова поцеловал ее — еще глубже и сильнее, чем в первый раз. Когда их губы разомкнулись, он снял с нее рубашку и отбросил на пол. Дрожа от холода и желания, они забрались под одеяло, и их нагие тела переплелись. Они больше не разговаривали. Джулиана забыла обо всем, что тревожило ее последнее время, — все эти смерти, предательства, алмазы. Только здесь и теперь, только он и она, переполненные желанием и страстью. Боль и ужас отступили, и она целиком отдалась чувству, начало которому положило вторжение Мэтью Старка в ее гримуборную в Линкольн-центре.