Этот вопрос застал Лаборда врасплох. В прошлом году император брал его с собой в Испанию, а по возвращении сделал его жену статс-дамой императрицы Жозефины. Конечно, слухи о возможном разводе ходили уже давно, и по возвращении из Австрии все заметили холодность императора с супругой: он не брал ее в свою коляску, когда катался по парку Фонтенбло, каждый вечер проводил у своей сестры — княгини Боргезе, но… дело решенное?
— Император еще молод и в полном расцвете мужской силы, — продолжал канцлер, бывший отцом четырех детей. — Он несомненно захочет вступить в новый брачный союз для продления рода. Ах, если бы его избранницей стала австрийская принцесса! Это было бы счастьем для австрийцев и успехом для моего правительства. Разумеется, — словно спохватился он, — это всего лишь мои мечты, я не узнавал намерений его величества императора Франца в этом отношении.
Лаборд отделался общими словами, при первой же возможности откланялся, не желая долее обременять господина канцлера своим присутствием, и направился к себе писать рапорт для Шампаньи.
Простившись с ним, Меттерних с бокалом в руке встал у окна, откуда открывался вид на Хофбург. Он был доволен собой: рыбка проглотила наживку. Развод Наполеона неизбежен, он слишком одержим идеей о наследнике, а после эпизода с несчастным немецким юношей императора преследует страх внезапной гибели. Полтора года назад Меттерних побывал у госпожи Ленорман — знаменитой прорицательницы, на прием к которой нужно было записываться за несколько недель и потом еще часа два ожидать своей очереди в передней среди дам в масках, военных в эполетах, чиновников, актеров и певцов. Она гадала на картах Таро и на кофейной гуще, на отражении воды в зеркале, расплавленном свинце, яичных белках, свечных фитилях и брала до пятисот франков за сеанс. Императрица Жозефина была самой постоянной ее клиенткой (несмотря на строгий запрет мужа), и это имя служило приманкой для других. Меттерних пошел из любопытства, но гадалка совершенно ошарашила его, рассказав некоторые подробности из его детства и в точности повторив слова, которые императрица шепнула ему на бале-маскараде у королевы Каролины. Конечно, тогда он расспрашивал ее только о
Жозефина рыдала, лежа на кушетке и закрыв лицо платком; рядом стояла горничная с нюхательными солями наготове. За обедом, когда император объявил о своем намерении развестись, императрица упала в обморок; Наполеон принес ее сюда с помощью дежурного камергера и ушел. Гортензия опустилась перед матерью на колени, нежно погладила по руке.
— Всё к лучшему, мама! — сказала она. — Мы все уедем, ты будешь покойна!
— Но вы, мои дети! Что станется с вами?
— Мы поедем с тобой.
Гортензия знаком велела горничной удалиться. Жозефина спустила ноги на пол, дочь села рядом с ней, обняв ее за плечи.
— Всё будет хорошо. Что мы теряем? Брат должен будет отказаться от итальянской короны, мои дети — от французской, но это жертва, достойная нас. Я писала к Эжену, он такого же мнения. Покой дороже величия; впервые в жизни мы познаем счастье — вдалеке от света, в кругу семьи…
Жозефина всхлипнула и прерывисто вздохнула.
— Что с того, что твоя высокая роль окончена? — продолжала Гортензия. — Подумай о продлении своей жизни! Отлепись сердцем от этого человека, который заставляет тебя страдать!
— Бонапарт сердит на меня за что-то, — пожаловалась ей мать голосом, огрубевшим от слез. — И эти интриганки, его сестры, настраивают его против меня. А я еще сильно растолстела в последнее время…
— Мама, он тоже больше не тот стройный красавец, каким был когда-то. И полысел…
Во время ужина явился паж императора с повелением королеве Голландии явиться к его императорскому величеству.
Наполеон вышел из своего кабинета; Гортензия присела перед ним в реверансе.
— Вы видели вашу мать, — услышала она его сухой, отрывистый голос. — Она говорила с вами; мое решение принято, оно необратимо. Вся Франция хочет развода, требует его во весь голос. Я не могу противиться воле Франции. Ничто не заставит меня отступить — ни слезы, ни мольбы.
— Вы вольны делать, что вам угодно, сир, — смиренно произнесла Гортензия. — Раз того требует ваше счастье, этого довольно; мы сумеем пожертвовать собой ради него. Не удивляйтесь слезам моей матери. Было бы удивительнее, если бы после пятнадцати лет вашего союза она совсем не плакала. Но она оправится; мы все уедем, увозя с собой воспоминание о вашей доброте.