Океан. Выпуск десятый

Проходя проливом, экипаж яхты любовался одновременно двумя городами: справа — шведским Хельсингборгом, а слева — датским Хельсингёром. Забыв об обете молчания, все члены экипажа «Меркурия» живо, с жестикуляцией, близкой к итальянской, обменивались впечатлениями по поводу открывшейся им панорамы.

Особое оживление вызвало появление на видимости замка Кронборг, послужившего прообразом для замка Эльсинор, в котором, по утверждению Шекспира, в свое время обитал принц датский Гамлет. После внимательного разглядывания в бинокли яхтсмены неожиданно для себя, не сговариваясь, пришли к мнению, высказанному почти хором: замок с широченными окнами и островерхими башенками больше похож на бутафорский дворец из голливудского фильма, чем на средневековую крепость, так как уж очень он «легковат» для построек того времени…

Крабик непрерывно строчил кинокамерой, будто отражая атаки противника огнем пулемета. Когда же он умолкал, Вячек, словно затвором винтовки, клацал затвором фотоаппарата. Похоже было, что они сговорились запечатлеть на пленках все, что видели, и даже то, чего не успели разглядеть. Но хватит ли у них пленки? Ведь яхта не достигла еще и середины маршрута: у мыса Скаген за кормой осталось всего 940 миль, то есть примерно четверть пути.

В проливе Скагеррак без предупреждения синоптиков, но по предсказанию Хоттабыча наступил полный штиль: воздух без малейшего дуновения, вода без единой морщинки, как в стакане. Кругом во всех направлениях столько разных судов — паромов, танкеров, лайнеров, военных кораблей, сейнеров, буксиров и катеров, — что удивительно, как они еще не протаранили или не подмяли под себя неподвижную яхту. «Меркурий» превратился из резвого скакуна в подобие сонного мула, затерявшегося в базарной толпе.

Брандо повесил на транец — кормовую доску яхты — большой кусок картона с надписью на русском и английском языках: «Не уверен — не обгоняй!»

Кто знает, чем бы кончилось это болтание без хода, тем более в узкости, если бы не наш — российский — рудовоз «Дмитрии Пожарский», потянувший «Меркурий» на буксире из толчеи на просторы Северного моря.

У гром Вячека поразила прозрачность воды, сквозь толщу которой отчетливо просматривались сварные швы подводной части корпуса рудовоза, его вращающийся винт и чуть шевелящееся перо руля. В глубине колыхались огромные, не встречавшиеся ранее, сине-голубые, розово-красные и зелено-изумрудные медузы с полутораметровыми пучками топких щупалец.

Выйдя из пролива, «Дмитрий Пожарский» на меридиане норвежского города Кристиансанн попрощался с яхтсменами. Пожелав им успешного плавания, он выбрал буксирный трос, повернул влево и вскоре скрылся за размытой чертой, отделявшей море от неба.

Обвисшие паруса совершенно не тащили легкое суденышко вперед: оно прилипло к зеркалу воды, словно муха к клепкой бумаге. Огромные полотнища давали лишь тень для укрытия людей от нечувствительных, а потому весьма коварных, обжигающих исподволь солнечных лучей.

После прохладной Балтики с ее капризными ветрами и задиристыми волнами здесь, в Северном море, было тепло и спокойно, как в предбаннике. Яхта и в самом деле оказалась если не в преддверии мыльного отделения бани, то — уж это точно — на пороге Атлантического океана, свирепого и своенравного. На этот раз он, закутавшись плотной дымкой, как махровой простыней, был тих до невероятности. Но факт оставался фактом: океан отдыхал и даже, может быть, спал. Поэтому и его гостей — экипаж яхты — тоже охватила сонливость и лень. А здесь еще полное безветрие, нет ветра — нет работы с парусами, безделье у руля. Одним словом, у экипажа яхты возник непредвиденный мертвый сезон…

Обет молчания, нарушенный при прохождении проливов, снова наступил на яхте. Но теперь на другой основе: испарилось желание шевелить не только руками или ногами, но и языком.

Казалось, что при тихой погоде можно было бы ожидать всплеска бурной деятельности по приготовлению еды, мытью посуды, приборке кубрика и палубы и прочим «домашним хлопотам». Но этого не произошло: безделье, связанное с безветрием, а также влажной духотой, всех разморило и лишило какого-либо аппетита. Только Хоттабыч по утрам с удивительным упорством продолжал тщательно пережевывать свою овсяную кашу и смаковать чашечку черного кофе без сахара. Да еще Брандо по-прежнему съедал все, что попадало под руку, — кукурузные хлопья, ставриду в масле, мармелад, свиную тушенку, сгущенное молоко. Можно было лишь удивляться, сколько всякой всячины вмещалось в нем.