«Наперекосяк» состоял в следующем: через месяц после злополучного разговора в городском саду у Сухоярова случился инсульт. Отмерив положенный срок, врачи объявили Лидии Семеновне, что теперь все зависит от ухода. Впрочем, как бывшему медработнику, ей об этом можно было и не говорить.
К излету года к бывшему начмеду частично вернулась речь, но с кровати он так и не встал. «Ли-и-и-да!» – протяжно выл Кирилл Александрович, требуя, чтобы жена-сиделка не отлучалась ни на минуту. И Лидия Семеновна бежала на зов, зная, что, как только она возьмет его за руку, муж, заглядывая ей в глаза, ласково спросит: «Лю-ю-ся? Ты пришла?»
Петрова и правда приходила в дом к Сухояровым несколько раз. Не по личной инициативе, а по просьбе самой Лидии Семеновны. Уж очень хотелось верить, что встреча с бывшей любовницей станет толчком к выздоровлению Кирилла Александровича. Но не тут-то было. Сухояров не понимал, кто перед ним. Перекошенным ртом начмед изрыгал нечленораздельное приветствие – особенно трудно ему давались сонорные, – а потом начинал безудержно плакать, и бедная голова его каталась по подушке из стороны в сторону.
В одну из таких встреч Лидия Семеновна треснувшим голосом, прислонившись к косяку, сказала Петровой:
– Я перед ним виновата. Нужно было отпустить. К вам. Был бы счастлив. Все лучше, чем так, – кивнула головой в сторону Сухоярова. – Не смогла. Вот теперь расплачиваюсь. И он страдает. – Помолчала какое-то время: – Простите меня, Людмила.
– Вы меня простите, Лидия Семеновна, – прошептала Петрова и выскользнула из квартиры, пропахшей бедой и страданием.Люсина память была устроена очень интересно: в ней имелись ячейки. Каждая носила свое имя. Имена были разные, большей частью мужские. Человеку неосведомленному Петрова могла показаться коллекционером, этаким директором музея восковых фигур. Но в том-то и дело, что фигуры из плоти и крови жили в настоящем и вращались по прихотливым орбитам Люсиной жизни.