Охота на ведьм. Исторический опыт интолерантности

Призывы к строгости нравов и аскезе на «территорию» антимира не распространялись. Представители антимира действовали как раз так, как нормальным людям поступать нельзя. Под своими «знаменами» антимир давал право на существование девиантным или нестереотипным проявлениям социальной жизни и в силу этого обретал своих адептов. То есть в культуре создавалась некая «ниша», в которой отступление от канонов и пренебрежение существующими порядками выглядело вполне приемлемо.

Призванный помочь сгладить многогранность и многоликость постсредневековой культуры, он сам стал субкультурой и источником маргинальности.

Демонический антимир соединил в себе и назидательное начало, и бунтарское. Как анти-идеал, своими отталкивающе неприглядными образами он, конечно же, способствовал утверждению христианских канонов, но в то же время он нагляднейшим образом демонстрировал отступление от них. Из блюстителя чистоты нравов демонический антимир и спровоцированная им охота на ведьм отчасти перерождаются в свою противоположность, они начинают играть роль

лотмановского механизма для выработки неопределенности в культуре.

Построенный трудами демонологов антимир стал жить своей жизнью. Он конкретизировался и обрастал подробностями: как именно выглядит дьявол, как он метит своих приспешников, чем соблазняет и заманивает в сети… Он не только плодил врагов в образе еретиков, колдунов, пособников дьявола, но также прямо или косвенно вызвал к жизни ряд явлений, перед которыми пасует любая попытка рационального понимания истории. Речь идет о самооговорах, об одержимости и о детях-обвинителях.

Одержимость

[Душа] ставит западни и капканы, чтобы человек пал, спустился на землю, жил на ней и был к ней привязан… Иметь душу — значит подвергаться риску жизни, ведь душа есть демон — податель жизни, эльфическая игра которого со всех сторон окружает человека…

Небеса и ад — вот судьба души…

Карл Густав Юнг

Одержимость, то есть вселение в человека демонов или дьяволов, которые подчиняют его своей воле, как и идея еретического колдовства, прорастала из уверенности, что дьявол всеми способами стремится завладеть душами и телами людей. Но, как показал историк Джордж Барр, между одержимым и колдуном существует принципиальное различие: первый — это невольная жертва дьявола, последний же — его сознательный и находящийся в здравом уме союзник (цит. по: Роббинс, 1996, с. 298).

Одержимому позволено безнаказанно вытворять то, что обычно карается строжайшим образом, он свободно манипулирует христианскими святынями, так как принадлежит иному миру. Асоциальное богохульное поведение одержимых становится стереотипом ненормальности, атрибутом присутствия дьявола (или демонов), а также знаком антимира.

Это совершенно очевидно для современников. В двух трактатах середины XVII века, написанных «по горячим следам», среди главных симптомов одержимости перечислены дословно: жизнь вне законов общества; порочный образ жизни; постоянные неприличности и богохульства; боязнь священных реликвий и причастия; яростные ругательства при любой молитве; похотливое поведение… (Роббинс, 1996, с. 296). Так демонология квалифицирует и теоретически обосновывает ненормальное девиантное поведение как одержимость злыми духами. Таким образом квалифицируются и узакониваются проявления недозволительного и крамольного в рамках существующей социальной системы.

Массовые вспышки одержимости по своему характеру напоминают эпидемии: стоит только какому-нибудь подростку или монахине объявить о том, что в них вселился злой дух, и начать биться в конвульсиях, как в скором времени те же симптомы «болезни» обнаруживаются среди их окружения. Особенно одержимость процветала в монастырях, по 30–50–80 монахинь одновременно вдруг начинали карабкаться на деревья, лаять, блеять, рвать простыни, срыгивать булавки и гвозди, галлюцинировать сценами шабаша, описывать соблазнивших их инкубов и подробности коитуса с ними. При этом они называли колдуна или ведьму, навлекшего на них эти напасти.

Иероним Босх. Искушения св. Антония (конец XV века). Фрагмент

Случаи одержимости монахинь в Экс-ан-Провансе, Лудене и Лувьере были одними из самых громких и широко обсуждавшихся процессов начала XVII века.