Окно в Полночь

Угу. Ещё бы чай в горло шел — мерзкий, ледяной и приторный, как и вся эта история… А дядя Боря сел напротив меня, тяжело оперся о стол, закурил, подымил с минуту и, глядя поверх моей макушки, отстраненного заговорил:

— Я, Василиса, твоим прадедом найденный и воспитанный. Он рассмотрел в полусумасшедшем пацане дар писца и приветил. И многому научил, да самого главного не дал — ключа. Ключа, Вася, как ты верно заметила, у меня нет. И никогда не было, — он выдохнул дым, потушил резко окурок о крышку стола и потянулся за новой сигаретой. — А ведь я просил… Я на всё был готов, чтобы получить ключ — и настоящий дар. Кто мы без ключа, дочка? — и посмотрел на меня в упор: — Но тебе не понять…

— Так объясните, — я тоже смотрела в упор, всё больше понимая и… ощущая. Эта квартира — как моя, кого попало не впустит. И ведь сосед ни разу не рискнул толком переступить через порог, даже когда подарок дарил.

— Ты не можешь закончить ни одной истории, — он снова отстранённо посмотрел мимо меня и уставился в пустоту. — Ни одной, Василиса. Начинаешь, но не чувствуешь героев, не видишь их жизнь — и бросаешь. Стараешься забыть. И забыться в новой. А они не уходят, — и зашептал: — Не уходят, понимаешь?.. Они снятся, они бьются, они лезут в твою жизнь… Один, второй, пятый, десятый… а потом все вместе.

Я невольно ему посочувствовала. Почему же, понимаю… От единовременного звучания десятка разных голосов из разных историй крышей уехать вполне реально. Что, собственно, и…

— И я просил ключ. Очень просил. Но учитель сказал, что он появится сам — со временем. Не такой, конечно, как твой, а слабый — первый в роду, но появится. Нужно только работать, работать, работать… И заканчивать. Несмотря ни на что заканчивать. Но это… — и сосед зажмурился и глухо выплюнул: — Долго. Трудно. Слишком долго и трудно.

Сочувствие приказало долго жить. Конечно, хочется всё и сразу. И Муза, и сущностей подручных, и нефтевышку…

— Да, — он откинулся на спинку скрипнувшего стула, по-прежнему глядя мимо меня, — своё я заканчивать не мог. Но заметил, что могу доводить до ума чужое. Немного переделать чужой незаконченный черновик, добавить пару финальных фраз и… — в тёмных глазах загорелись нехорошие огоньки. — И в мои руки попадала чужая сущность. И я становился сильнее. Понимаешь, дочка? — острый взгляд так и впился в меня. — Любой писец заканчивает лишь одну историю из десяти, и мне нужны — очень нужны! — эти незаконченные девять. Их черновики или заметки. Переделаю под себя. Закончу. И у меня будет столько сущностей… что на всю жизнь хватит сдавать в аренду идиотам вроде Игната. И наконец появится собственный ключ.

Высказавшись и выдохнув, сосед снова закурил. А я, крутя в руках кружку с давно остывшим чаем, быстро сложила два плюс два.

— Вы одну из бабушкиных историй закончили, да? — уточнила сосредоточенно. — И вы… летописец? — тот самый, похоже, про которого Владлен Матвеевич говорил, единственный в группе. — И…

— Умница, — дядя Боря улыбнулся. — Да, поделилась Евдокия идейкой и набросками — из жалости. Я просил ещё, но получил отказ. Думай сам, — так она сказала, — пиши своё, — и улыбка снова сменилась оскалом. — Но я всегда шёл своей дорогой. И запомнил, чему меня научили. Ключ, дочка, нужен, чтобы открывать порталы и сущностей выманивать да контролировать. А чтобы переписать жизнь здешнего — даже если в нём сущность-охранник, — ключ не нужен. Ясно, что без него труднее, — и вздохнул тяжко, жалобно. — Но нет ничего невозможного, если есть четкая цель. И ещё одно. Прадед твой… жизнь мне спас своим ученьем. Хочешь — верь, а хочешь — нет, но с Дусей такого… я не хотел. Мне всего лишь нужны были её записи и мой ключ. А Евдокия была очень плодовитой. Самой плодовитой из всех, кого я когда-либо встречал. После неё — только Серафима, но и с ней… не сложилось, — и опять вздох, полный вселенской тоски.

Щёлк. Пазл сложился. И Валик, и Алька, и «переписанные» бабушкины знакомые, были просто… ключами, причём даже не ко мне, а к квартире. В которой (где-то) полным-полно незаконченных бабушкиных историй. И он, похоже, так и не понял — ни на бабушкином примере, ни на примере Серафимы Ильиничны, — чем чревато его вмешательство, раз взялся за старое. Или понял, но не придел эффекту «редактуры» значения. Не понял, что сводит с ума и сам лишает себя шанса добраться до записей и получить вожделенный ключ.

— Но она умерла, а в квартиру путь был закрыт, — резюмировала я, морщась и отгоняя ладонью дым. — И что дальше? Как вас Владлен Матвеевич не опознал, если вы столько лет рядом жили? Вы ведь знакомы?

— Конечно, — подтвердил кивком. — Но он же… такой же, как Кеша. С головой перестал дружить после случая с Симой, — и неожиданно хихикнул, поведав: — Он меня не узнал, дочка, представляешь? Мы случайно столкнулись на улице, а он меня даже не узнал! И ничего не понял. И тогда я решил рискнуть и поселиться рядом с тобой.