Окно в Полночь

Та по-прежнему раскладывала карты, изучала полученное, ругалась, смешивала пасьянс и снова начинала. Только выцветшие глаза с каждым новым раскладом блестели всё лихорадочнее.

Владлен Матвеевич налил нам чаю и сел. Посмотрел с болью на жену и тихо сказал:

— Серафима была очень сильным провидцем. Она училась у отца, и тогда же мы познакомились. И поженились. С детьми только не складывалось, она творчеством жила… А когда Дуся умерла, писец за Симу взялся. Второй писец в семье, Василёк. Конкурент. Игнат ведь тоже на неё переключился и… Всё было, как с сестрой. У меня нет доказательств, указывающих на одного и того же человека… Но способность изменять прошлое здесь живущих — редкий дар летописца. Очень редкий. И летописцы — редкость. У отца учился лишь один среди семи провидцев и десяти живописцев.

— Но почему бабушка не выдержала, а… — я запнулась. — И почему «была провидцем»?

— Сумасшествие выжигает дар. Писцы — приёмники. Они ловят сигнал, настраиваются на нужную волну и открывают дверь. А когда мозг не в порядке… Сигнал ловится, а вот настроиться на волну, связно описать видения не выходит. И писец окончательно сходит с ума, а после выгорает, — двоюродный дед опустил глаза, посмотрел на свои колени и глухо закончил: — Дуси очень не хватает… Двадцать пять лет… а как вчера всё случилось. Она верно поступила, Василёк. Она смогла сберечь дар.

— И он перешёл ко мне со всеми проблемами прошлого… — пробормотала я и приникла к чашке с чаем.

Пила и не чувствовала вкуса. Этот… летописец реально рядом должен быть. Я нахмурилась. Ведь нужно быть в курсе событий — в курсе того, что хочешь изменить в чужой жизни. А раз он действует через людей, то знать нужно не только о жизни писца. Но и о жизни… «инструмента». У меня, в отличие от бабушки, круг общения узок донельзя — семья и Валик. Всё. А если его жизнь меняли… Подробности о том же речном происшествии знают только… родители. Я похолодела. Мама… Маргарита Сергеевна… Неужели?.. Нет, бред это. Точно. Однако…

— Сколько лет дар не проявлял себя? — я тряхнула головой, запрещая себе хлюпать носом. — Когда вы поняли, что он… пробудился?

— А когда ты ключ увидела? — улыбнулся двоюродный дед. — В пять лет? Тогда и к нам вернулась способность видеть. Игнат поумнел за годы слепоты, убедился, как важно беречь семейного писца…

— …но всё равно работал со сторонними? — я поставила чашку на стол и внимательно посмотрела на своего собеседника. — Вы знали, что дар ко мне перейдёт?

— Или к тебе, или к Алевтине, — и посмотрел на меня хитро здоровым глазом: — Дуся написала о том, что хотела бы передать дар одной из внучек. А внучки у неё всего две. Не завещала, но пожелала, и это сработало. А мы распустили слухи, что дар умер вместе с ней, и писцов в роду больше не будет. Поэтому в семье о нём никто не говорил, поэтому вы ничего не знаете. И слухи свою пользу принесли. Неизвестный исчез, но, к сожалению, я его так и не выследил. А он, глядя на Игната, мог заподозрить неладное, вернуться и проверить спустя годы… — и двоюродный дед поднял на меня серьёзный взгляд: — Он где-то рядом, Василёк. Думай. Кто мог увидеть тебя с ключом?

Я хмуро грызла хворост, макая печенье в малиновое варенье. Да кто угодно. Муз не таился. И в кафе мог появиться, и на улице, и на работе. На работе… Я невольно вспомнила недавний случай в кафе. Гриша с его порталами и тень, которая мне почудилась. И Муза шеф тоже мог увидеть. Но в Гришину «писцовость» я отчего-то не верила, однако свои подозрения озвучила.

— Проверю, — коротко решил двоюродный дед и снова встал покурить.

Серафима Ильинична устало клевала носом над пасьянсом. Я посмотрела на нее и тихо спросила:

— Вы так и… всю жизнь вместе? С тех пор?..

— Я очень люблю Симу, — просто ответил Владлен Матвеевич, — и в том, что случилось, есть и моя вина. Не уберёг. И отказаться не смог, когда понял, — он стряхнул дрогнувшей рукой пепел и добавил: — И не дай бог и тебе придётся выбирать между сердцем и разумом, между совестью и логикой…

— К чему вы это сказали? — я напряглась.

— К этому, — и кивнул на стену.

Я обернулась. Вообще-то для появления тени не то время… но она появилась. Опять. Тёмной кляксой расползлась по полосатым обоям, сверкнула зелёными глазищами. У меня защемило сердце и на глаза навернулись слёзы. Да. Опять. Но рядом с болью появилось и понимание. Невозможного.

— Иннокентий Матвеевич сказал, что рядом с писцом не может быть двух сущностей… — я запнулась. — Почему у меня иначе? Откуда он вообще взялся?

Я имела в виду тень, а мой собеседник решил, что не только.

— Ключ — это творческая субстанция. Семейная реликвия. Он формируется веками и передаётся по наследству.

«Субстанция», словно почуяв, появилась из ниоткуда и плюхнулась на стол. Посмотрела на меня сердито и озвучила своё недовольство:

— Ящур достал. Мечется, психует и не знает, куда себя девать.