Окно выходит в белые деревья...

Как во стольной Москве белокаменнойвор по улице бежит с булкой маковой.Не страшит его сегодня самосуд.Не до булок…                      Стеньку Разина везут!Царь бутылочку мальвазии выдаивает,перед зеркалом свейским                                                прыщ выдавливает,примеряет новый перстень-изумруд —и на площадь…                         Стеньку Разина везут!Как за бочкой бокастой                                              бочоночек,за боярыней катит боярчоночек.Леденец зубенки весело грызут.Нынче праздник!                         Стеньку Разина везут!!Прет купец,                      треща с гороха.Мчатся вскачь два скомороха.Семенит ярыжка-плут…Стеньку Разина везут!!В струпьях все,                              едва живыестарцы с вервием на вые,что-то шамкая,                               ползут…Стеньку Разина везут!!И срамные девки тоже,под хмельком вскочив с рогожи,огурцом намазав рожи,шпарят рысью —                               в ляжках зуд…Стеньку Разина везут!И под визг стрелецких жен,под плевки со всех сторонна расхристанной телегеплыл          в рубахе белой

                                            он.Он молчал,                   не утирался,весь оплеванный толпой,только горько усмехался,усмехался над собой:«Стенька, Стенька,                                  ты как ветка,потерявшая листву.Как в Москву хотел ты въехать!Вот и въехал ты в Москву…Ладно,                 плюйте,                                 плюйте,                                                    плюйте —все же радость задарма.Вы всегда плюете,                                  люди,в тех,            кто хочет вам добра.А добра мне так хотелосьна персидских берегахи тогда,              когда летелосьвдоль по Волге на стругах!Что я ведал?                      Чьи-то очи,саблю,            парус                          да седло…Я был в грамоте не очень…Может, это подвело?Дьяк мне бил с оттяжкой в зубы,приговаривал,                         ретив:„Супротив народа вздумал!Будешь знать, как супротив!“Я держался,                     глаз не прятал.

Кровью харкал я в ответ:„Супротив боярства —                                      правда.Супротив народа —                                         нет“.От себя не отрекаюсь,выбрав сам себе удел.Перед вами,                           люди, каюсь,но не в том,                    что дьяк хотел.Голова моя повинна.Вижу,                сам себя казня:я был против —                           половинно,надо было —                           до конца.Грешен тем,                        что в мире злобствабыл я добрый остолоп.Грешен тем,                         что, враг холопства,сам я малость был холоп.Грешен тем,                      что драться думалза хорошего царя.Нет царей хороших,                                    дурень…Стенька,                 гибнешь ты зазря!»Над Москвой колокола гудут.К месту Лобному Стеньку ведут.Перед Стенькой,                                 на ветру полоща,бьется кожаный передник палача,а в руках у палача                               над толпойголубой топор,

                             как Волга, голубой.И плывут, серебрясь,                                      по топоруструги,                 струги,                             будто чайки поутру…И сквозь рыла,                            ряшки,                                         харицеловальников,                              менял,словно блики среди хмари,Стенька                    ЛИЦА                                      увидал.Были в ЛИЦАХ даль и высь,а в глазах,                   угрюмо-вольных,словно в малых тайных Волгах,струги Стенькины неслись.Стоит все терпеть бесслезно,быть на дыбе,                           колесе,если рано или позднопрорастают                      ЛИЦА                                      грозноу безликих на лице…И спокойно                   (не зазря он, видно, жил)Стенька голову на плаху положил,подбородок в край изрубленный упери затылком приказал:                                     «Давай, топор…»Покатилась голова,                                  в крови горя,прохрипела голова:                                     «Не зазря…»И уже по топору не струги —

струйки,                  струйки…Что, народ стоишь, не празднуя?Шапки в небо — и пляши!Но застыла площадь Красная,чуть колыша бердыши.Стихли даже скоморохи.Среди мертвой тишиныперескакивали блохис армяков                      на шушуны.Площадь что-то поняла,площадь шапки сняла,и ударили три раза,клокоча,                  колокола.А от крови и чуба тяжела,голова еще ворочалась,                                                 жила.С места Лобного подмоклоготуда,            где голытьба,взгляды                  письмами подметнымишвыряла голова…Суетясь,                    дрожащий попик подлетел,веки Стенькины закрыть он хотел.Но, напружившись,                                   по-зверьи страшны,оттолкнули его руку зрачки.На царе                   от этих чертовых глаззябко             шапка Мономаха затряслась,и, жестоко,                    не скрывая торжества,над царем                       захохотала                                              голова!..