Окончательная реальность

– Размышления о путешествии во времени? – переспросил итальянец.

– Ну, разумеется, – раздраженно ответил Фрейн.

– Да-да. Закончил.

– Отлично, будьте готовы. Статья должна появиться в «Репубблике» 16 июля – в четверг…

Пуаро втянул носом воздух. «Фу, – поморщился он, ощутив острый запах свиных сосисок. – Неужели и здесь не обойдется без вонючих, жирных и прижаристых колбасных изделий…» Хотя в последние годы дела Пуаро шли неважно, он не собирался отвыкать от изысканной кухни французских ресторанов, от любимых бельгийских морских деликатесов или от простой, но приятной итальянской пищи. Сосиски с пивом совершенно не входили в его планы, к тому же жизнь, похоже, начинала налаживаться.

После того как он расстался с Гастингсом, все действительно расстроилось. Писать романы по предложенным сюжетам стало некому. Пуаро пытался найти какого-нибудь писаку, но получалось плохо. Пуаро попробовал накарябать что-нибудь самостоятельно, но издателям это тоже не понравилось. К тому же все больше проблем возникало с сюжетами. Реального материала стало меньше, а высасывать интригу из пальца Пуаро не любил.

Мало доходов приносила и основная работа. Пуаро чувствовал, что, возможно, погорячился с Гастингсом, что, может быть, стоило простить крысу. Но поступиться принципами не мог. Старые, проверенные десятилетиями понятия о хорошем и плохом были дороже денег, дороже симпатий, дороже успеха. Что такое успех в сравнении с авторитетом.

Однако три недели назад ему позвонили из Бельгии. Этого момента он так ждал эти годы, годы почти забвения.

– Мсье Пуаро, – раздался в трубке знакомый голос, – мы соскучились по вашим книгам, по вашим идеальным сюжетам! Да, да, мы хотели бы кое-что издать, сделать вам заказ на книгу. О, это будет бестселлер! Да, мсье Пуаро, очень серьезное предложение.

Пуаро положил трубку. Усы его еле заметно шевелились. В тот же день он вылетел в Брюссель.

«Уважение – вот что главное», – размышлял Пуаро, возвращаясь после заключения контракта. Предложение, полученное им, было действительно лестным. Прекрасная тема для истинно творческого ума. Сюжет, который наклевывался в голове, выглядел великолепно. Но без Гастингса не обойтись. «Как он, – подумал Пуаро, – наверное, обижен. Ну что же, на обиженных воду возят».

В тот же день он позвонил бывшему другу. Гастингс прозябал в Москве; сидел без денег и тихо спивался. Он как будто ждал звонка Пуаро и сразу согласился писать новый роман. Пуаро назначил встречу в Берлине на открытии выставки. Фон Шлоссер был доволен. Открытие удалось. Он чувствовал себя победителем. Так и только так должна действовать истинно великая, европейская Германия. Мягкая и внушающая уважение сила культуры, а не грубая, отталкивающая агрессия, изливаемая на соседей тупицами из МИДа.

При одной мысли о МИДе фон Шлоссера начинала бить нервная дрожь. Чесались ребра, будто искусанные блохами. В такие минуты он с трудом сдерживался, чтобы не сорвать пиджак и рубашку, не впиться ногтями в саднящую кожу на спине и боках. Будучи поклонником внешнеполитических взглядов и таланта Розенберга, фон Шлоссер по-настоящему ненавидел действующего министра иностранных дел. Вечно поддатый, пахнущий дурным одеколоном мужлан был последовательным сторонником подходцев Риббентропа. Риббентроп и Розенберг никогда не любили друг друга. Можно сказать, что они были основоположниками двух соперничающих внешнеполитических школ Германии. Риббентроп считал, что надо действовать быстро, напористо, без обязательных для прежней дипломатии лавирований, недоговорок и компромиссов – действовать по-хамски. Розенберг был противником такой концепции. Он старался везде и всюду подчеркивать гуманизм и интеллигентность учения Гитлера. До войны это проходило. Англичане и французы не хотели идти на открытую конфронтацию с великим германским народом, всего через двадцать лет после окончания первой мировой бойни. «В конце концов, Гитлер европеец, он представляет Германию, без которой европейская, да и мировая цивилизация невозможна». После войны все изменилось.

Фон Шлоссер живо интересовался родной историей. В свое время внимательно изучал внешнеполитические доктрины Розенберга и Риббентропа. Честно говоря, он с удовольствием возглавил бы МИД, но пока не получалось. Концепция Розенберга однозначно импонировала ему больше. Фон Шлоссер ценил его внимание к культурному наследию, в том числе и наследию других народов. Ему нравилась розенберговская непримиримая позиция относительно любых проявлений сталинизма в послевоенной Европе и сейчас, когда риббентроповщина вновь полезла из всех щелей германского МИДа, фон Шлоссеру было противно. Он видел, как бездарно действуют дипломаты, как неуклюже пытаются они реабилитировать худшие, давно осужденные мировым сообществом проявления гитлеризма. Он понимал, что ничего не может поделать, что МИД не является сферой его влияния, что борьба за место рядом с Герхардтом обостряется, что внешняя политика – сильнейший козырь, до которого он, фон Шлоссер, никак не может дотянуться.