Окрашенное портвейном (сборник)

А сегодня даже не хотелось просыпаться, поскольку знал наверняка, что, как только открою глаза, отчаяние, словно мокрая простыня, облепит меня. Еще вчера надеялся вернуть жену, бросить пить и стать, наконец, знаменитым. Но за один день весь мир надежд разрушился, и вот я лежу, боясь открыть глаза. Сухость во рту и тошнотворные рефлексы только добавляли отчаяния.

В последнее время у меня все чаще случаются провалы в памяти. Вот и сейчас я силюсь вспомнить, откуда и как вчера или сегодня добрался домой. Единственная зарубка в памяти – это костюмчик. Если серый, в искорку, значится, прибыл из школы. Если он на мне, где-то рядом должна быть недопитая бутылка. Не открывая глаз, провел рукой по полу и нащупал бутылку портвейна. Все-таки я могу гордиться своим ассоциативным мышлением! Перевернулся на спину, и все также с закрытыми глазами, поднес бутылку ко рту. В такие моменты я сам себе напоминал младенца, который нашел грудь матери и радостно зачмокал.

Открыл глаза. А не все уж так плохо. Вот брошу пить, и Маняша ко мне вернется. Обнимет и скажет: «Как же я по тебе соскучилась.

Вернется, но только не сегодня и даже не завтра. Они с дочкой от меня далеко, где-то за тридевять земель. По – моему, эта «тридевять земель» в Смоленске. Маняша уехала к родителям. Как же я тогда сообщу ей, что брошу пить? Письмо что ли написать? Но это же времени, сколько пройдет. Пока туда – сюда, могу и снова выпить.

И пью исключительно для снятия стресса. С работы уволен? Так ведь не за пьянство, а по политическим мотивам. За свободу слова пострадал, хотел ускорить перестройку. Хотя, если разобраться основательно, во всем портвейн виноват. Пил его любимый в очень журналистской компании. Журналисты тоже оказывается его любят. Раз ты, учитель, говорили журналисты, напиши статью, как и что нужно ускорить и перестроить в школе. Я был тогда изрядно пьян, но мысль проснуться знаменитым оставалась на удивление трезвой. Статью написал, и что удивительно, была опубликована в очень важной газете. В течение недели я свою статью перечитывал, любуясь фамилией автора. Даже в разных ракурсах написанное рассматривал. Фамилия хорошо видна. Каждый вечер засыпал с мыслью, что вот уже завтра или послезавтра проснусь знаменитым.

Я присел на кровати и закурил. Потянулся к телефону, чтобы сообщить, что сегодня меня в школе не будет, так как неважно себя чувствую. Я уже привычно набрал номер телефона, услышал до боли знакомое: «Школа слушает». Слова «школа слушает» отрезвили меня, положил трубку. Зачем я звоню? Я же теперь вольно – уволенная птица. И никуда мне надо идти, и никто меня не ждет.

Мои печальные размышления прервал телефонный звонок.

– Привет, как самочувствие? Как добрался вчера? – звонил Михал Абрамыч, секретарь школьной парторганизации. «Значит с ним вчера пил. Очевидно, я давал отходную». – отметил про себя, а вслух сказал:

– Какое может быть самочувствие. Вот размышляю, что делать дальше.

– Дела у тебя неважнецкие. Это точно. С такой записью в трудовой книжке даже дворником проблематично устроиться. А ты сам-то, что думаешь?

– Пока, ничего, – честно признался я.

– Ладно, не горюй. Есть у меня кое – какие мыслишки. После обеда позвоню.

– Хорошо буду ждать твоего звонка.

Я прекрасно понимал, что все сказано было из вежливости.

Попался по своей извечной легкомысленности. После уроков завуч застукала меня с Воронцовой. В принципе ничего особенного – целовались, и все такое. Могла и бы мимо пройти. Так нет, эта сука, Лидия Сергеевна такой скандал раздула. Не понравилось, что я ее в статье некомпетентным руководителем назвал. «Безнравственное поведение», «Рагозин – растлитель малолетних». Последнее мне очень показалось очень обидным. Какой же растлитель? Воронцова сама осталась в кабинете. Я же ее не насильно. Все было по обоюдному согласию. Отец ее приходил. Страшный разговор был. Думал, что убьет меня. Но я поклялся, что до «этого» не дошло. Стыдобища все равно какая. Слава богу, что Маняша раньше от меня ушла. А то еще и от нее пришлось бы всякого услышать. Хоть здесь хорошо, а так сплошная беспросветность. Теперь придется надеяться только на себя и на пенсию родителей. Я вновь впал в уныние, которое усугублялось желанием выпить. Выпить больше не было.

Михал Абрамыч сдержал свое обещание и позвонил.

– Слушай сюда. Езжай сейчас по этому адресу. Это комбинат древесноволокнистых плит. Там у меня секретарь парткома знакомый. Работа не бог весть какая. Но хоть деньги платят.

– Спасибо. Диктуй адрес, – безо всякого энтузиазма я записал адрес. – Сейчас поеду.

– Езжай обязательно. А мы будем бороться за твое восстановление. Если нужно до Горбачева дойдем. Покажем Лидке кузькину мать.

Я не поверил, но было приятно от мысли, что Горбачеву придется решать мои проблемы, а завучу покажут кузькину мать. Ведь, как не верти, а за перестройку пострадал. Попытались облить грязью борца за ускорение и плюрализм.