Оксфордские памфлеты. Часть I

        Музей [104]! Строения прекрасней нету ныне,Где Черуэлл [105] петляет по равнине.Как часто я бродил в соседских кущах,Всегда спокойной радостью влекущих!Как часто медлил, провожая взглядомДитя и няню, проходивших рядом, И озирал скамью под пышной кронойДля резвых крошек, для четы влюблённой,Глядел на сорванцов, в кулачном боеУсердье проявлявших молодое(Две фразы лишь могли все чувства в насСпугнуть: «Простите, сэр, который час?»И «Бросьте, сэр, монетку!» Эти фразыПросты и величавы, как приказы.) —Вот вещи, привлекавшие вниманье,Но все они теперь — воспоминанье.       Угнетены прекрасные беседки —Палатки им назначены в соседки;А на лужайках новые забавы —Там фракции орут для пущей славы,

И мышь летучая на крикетных воротцахВизгливо вопиёт... или смеётся.Пригорки срыты. Гладко, голо, скучно,Но запускать мячи теперь сподручно;Когда бы не испуг и не ушибы,То просто так детишки не ушли бы.       Не ладно там, где роскошь заправляет.Коль ставка на барыш — душа страдает.В расцвете спорт или пришёл в упадок —На всё есть мода, уж таков порядок,Но чудный парк, отраду городскую,Не возместить, коль уничтожен всуе.       Взгляни и ты, чиновный друг порядка:Здесь весело богатым, бедным — гадко.У мест счастливых велико отличьеОт мест, принявших роскоши обличье:По тропкам франты ходят величаво,При глупой шутке восклицая: «Браво!» —И богатеи (так нам заявляют)Нешуточные суммы оставляют.Сведём баланс. Доход — одно названье,

Поскольку средств не видно прирастанья.Не то — потери. Богатей таков:Займёт пространство многих бедняков —Займёт для игрищ и прокатных лавок, Займёт для зрелищ и лотков для ставок.Сам голени набивкой защищает,А яркий луг в пустыню обращает;Элитный спорт, что держит парк в неволе,Простых людей подальше отфутболилИ по лужайкам, тишины палач, Гоняет с гиком свой набитый мяч.       А помните профессора и дона,Беседовавших здесь непринуждённо?Прохожих изумляли старики —Те «мёртвыми» зовутся языки.(Пишу как Хэбер [106]. Нет уж, дам зарокНе портить Голдсмитовский плавный слог.)Профессор тот к питомцам снисходил,На полусотню в год прилично жилИ так бы жил, я думаю, доднесь,

Когда б друзья (как именно — не здесьМне говорить) манером Джона ПогаВ его пирог не влезли понемногуИ не добыли пальчиком счастливымВ пять сотен фунтов весом сочной сливы [107].В трудах учёных он закончил дни,Не требуя богатства, как они.       О Роскошь! Проклятая небом сила!Ты парк всех этих прелестей лишила.Твой броский яд не служит утешеньем — Он с ликованьем занят разрушеньем.Здесь бадминтон, кларет или полпивоВ мужчинах возбуждают стих глумливыйИ, напитавшись их душком угарным,Всяк удальством заносится вульгарным.Ещё глоток — и сумасбродство злее,Уже друзья взирают сожалея;Удар клюкой — и пухлый мяч несётся,Сбивая в прах крикетные воротца.       Как далеко заходит разоренье!Совершено полдела, без сомненья,

И сельских добродетелей венокВот-вот забудет бедный городок.Умеренность в быту, в сужденьях зрелость,Добрососедство — всё куда-то делось;И трудолюбье, чуждое соблазнаБеспечно жить и развлекаться праздно,Что каждый час наукам посвятило И среди нас поддержку находило,И ты, Пристойность, бытия опора, Защитница от крайностей и вздора —Любимое и обжитое местоВам всем покинуть суждено безвестно!       Но даже в эти сумрачные дни,Оксония, растлителя гони!Внуши ему, что праведное слово Не так цветисто, но зато сурово,Что в интерес партийный нет резонаВникать — там нечего искать «pro bono» [108],Что подойдёт к концу и царство фракций,Коль здравым смыслом все огородятся,И не затронет ничьего ушкаМогучий клич: «Валяйте дурака!»