Олег Куваев: повесть о нерегламентированном человеке

Ветеран чукотский геологии, старожил Певека и зять Израиля Драбкина Иосиф Виссарионович Тибилов в своей мемуарной книге «Благословенные времена презренного застоя», вышедшей вторым изданием в 2007 году и давно ставшей библиографической редкостью, так описывает «непроницаемость» Чемоданова для внешнего наблюдения: «Аура неприкасаемости, как мне казалось, сразу начинала витать в воздухе, когда в разговоре упоминался Николай Ильич. Удивительное дело, но никогда не звучало никаких забавных историй, связанных с ним. А ведь подчинённый во все времена и у всех народов зорок и бдителен. Начальнику невозможно утаить от него свои слабости, какие-то промашки и проколы. Глаза подчинённого повсеместны и круглосуточны. Спрятаться от них невозможно. А тут такая крупная фигура, и, можно сказать, полная тишина. Информационный штиль. Честно говоря, меня это удивляло, поскольку историй о других первых руководителях Предприятия (Чаунского районного геологоразведочного управления. – Примеч. авт.) рассказывалось предостаточно. Я говорю о второй половине шестидесятых годов, когда Николая Ильича в Певеке уже не было, а геологов, трудившихся под его началом, ещё было довольно много. И ни от кого из них мне не довелось услышать каких-либо вразумительных отзывов о нём как о человеке и как о специалисте-геологе. Но, правда, было известно, что в своё время он имел у элитных геологов Предприятия прозвище Сундуков. Нелицеприятное прозвище прозрачно свидетельствовало о том, что отнюдь не все сотрудники Предприятия причисляли Николая Ильича к лику безупречных и мудрейших. Ещё было известно, что Николай Ильич не жаловал вокруг себя людей независимых и одарённых. В его бытность не задержался никто из грядущих учёных, начинавших свою геологическую деятельность в нашем Предприятии. Речь идёт о довольно большой группе кандидатов и докторов наук и даже членов-корреспондентов Академии наук СССР. Понятно, что все они вряд ли испытывали к Николаю Ильичу особо тёплые чувства. О чём и свидетельствует прозвище, которое они ему – по старинной российской традиции – и дали» (прозвище это, кстати, вновь отсылает нас к фильму «Три плюс два»).

Понять характер Чемоданова, во всяком случае нам, людям сегодняшнего дня, лишённым возможности наблюдать его лично, поможет его книга «В двух шагах от Северного полюса. Записки геолога», опубликованная в Магадане в 1968 году (попытки вдовы Чемоданова Таисии Андреевны переиздать её в значительно дополненном виде, предпринимавшиеся в конце 1970-х годов, успехом, к сожалению, не увенчались).

Внимательное чтение этой книги лишний раз подтверждает тезис, что между прототипом и героем допустима дистанция: избавиться от ощущения абсолютной несхожести Чинкова и Чемоданова практически невозможно.

Вместо харизматической личности, манипулирующей людьми не хуже какого-нибудь опытного царедворца, перед нами предстаёт человек, скроенный по лекалам советского жизнестроительства и неспособный потрясти воображение масштабом своих мыслей и деяний. Это суждение не содержит уничижительной и пренебрежительной оценки. Эпитет «советский» мы не употребляем в значениях «посредственный», «отрицательный», «негативный». Мы лишь имеем в виду, что Чемоданов в своих «Записках» почти полностью предсказуем. Не возникает сомнений в том, что нас ждёт за очередным сюжетным поворотом: автор всегда поступает так, как того требуют кодекс строителя коммунизма и планы развития страны, принятые перед очередной пятилеткой.

Давление времени, помещающего слова и фразы в заранее отлитые формы, ощущается в книге Чемоданова с необычайной силой. Клише газетных передовиц и ритуальных заклинаний, беспрестанно звучавших на партийных собраниях разного уровня, проступают в ней, как жилы кварца на гранитном склоне. Вот несколько характерных образцов этой стандартной риторики: «На штурм чукотской тундры, за её богатствами вышли комсомольцы. Посланцы Ленинского комсомола, прибывшие со всех концов нашей необъятной Родины, они показали чудеса героизма»; «На Чукотку пришла Советская власть. Пришёл истинный хозяин гор Заполярья. Но понадобилось ещё немало лет, чтобы подземные богатства поступили на службу народа»…

Невозможно себе представить, чтобы похожие слова прозвучали из уст Ильи Николаевича Чинкова. Его мышление и речевое поведение бесконечно далеки от партийно-хозяйственного новояза той эпохи. Находясь с ней в ладу, может быть, в чисто внешнем, а может быть, и во внутреннем, подлинном, он продолжал пользоваться исключительно своим лексиконом, что и обеспечивало ему, наряду с экстраординарными поступками, «лица необщее выраженье».

К тому же при чтении мемуаров Чемоданова бросается в глаза не свойственная Чинкову сентиментальность, прорывающаяся во вкраплениях неожиданных, но весьма эффектных, поскольку они нарушают автоматизм господствующего стиля.