Ольга Ермолаева

Утром пошли на кладбище. Степанида подмышкой несла ящик с трупиком ребенка, а Оля на плече лопату и кайло. День был пасмурный, серый. В воздухе носились редкие, легкие пушинки снега. Степанида с Олей бродили по кладбищу среди крестов и бугров могил, занесенных снегом, искали могилу Сидора.

— Летом кладбище такое, а зимой совсем другое,— грустно говорила Степанида.— Летом хоть пичужки поют на деревьях, а зимой так совсем мертво и неузнаваемо.

Наконец, нашли могилу Сидора. Она была покрыта толстым пластом чистого, как сахар, снега. На кладбище была настороженная тишина. Даже легкий ветер, играя с ветвями сосен, не нарушал мертвой тишины. Степанида размашисто перекрестила лопатой снег на могиле и проговорила:

— А ну, господи, благослови.

И проворно стала разгребать сыпучую толщу снега.  

Часть вторая

ГЛАВА I

 Утро еще только рождалось робким голубоватым сполохом, еще ярко горели звезды в вымороженном небе, сияли электрические дуговые фонари на заводе, но трудовой день уже был в полном разгаре. По заводскому двору деловито ходили темные фигуры людей, из приоткрытых дверей цехов вылетал оглушительный шум дисковых пил, стук молотов.

По двору торопливо бежал маленький узкоколейный паровоз. За ним тянулся длинный ряд вагонов и открытых платформ, нагруженных дровами. Паровозик тяжело вздыхал, выбрасывал вместе с клубами дыма и пара каскад искр.

На одной из платформ сидела Ольга Ермолаева. Сегодня первый день она работала на заводе. Она давно оставила школу. Мать после несчастного случая на заводе стала полуинвалидом. Ольга не раз порывалась идти на работу, но мать, жалея ее, не отпускала. Наконец, скрепя сердце, согласилась.

С любопытством присматривалась Ольга к новой обстановке. На передней платформе сидели кучкой женщины и над чем-то хохотали.

Кто-то звонко выводил песню:

Девушки-красотки, Каков нынче све-ет, Кого верно лю-юбишь, А в том правды нет.

— Довольно-о-! Довольно-о!.. Сто-оп! — раздался в отдалении голос десятника.

Паровоз пронзительно взвизгнул, точно напоролся на что-то острое, толкнул вагоны, сочно лязгнули буфера. А десятник попрежнему кричал:

— Довольно-о-о!.. Стоп, стоп, стоп!

Вагоны остановились.

— Ну, девки, за работу живо принимайтесь!..— прокричал десятник.

С платформ полетели поленья. Неподалеку от Ольги чернело огромное здание прокатного цеха. В раскрытые настежь широкие двери виднелись большие угластые печи, забронированные чугунными плитами. Медленно поднимались тяжелые заслонки, открывая квадратные огненные окна, из них выходили добела раскаленные слитки. Они плыли в мглистой розоватой дымке, искрясь золотой шерстью, и бухали меж валов прокатных станов, а потом тянулись красными шелковыми лентами и, как огненные змеи, уползали в темную глубь цеха.

Ольга легко поднимала мерзлые плахи и швыряла их в кучу. Она не чувствовала ни усталости, ни холода. Возле вагонов ходил десятник — молодой, крепкий, с лихо подкрученными заиндевелыми рыжеватыми усами. На нем была теплая пыжиковая шапка с распущенными ушами, бобриковый ватный пиджак, черные валенки-чесанки, сунутые в полуглубокие резиновые галоши, на руках — кожаные перчатки. Он хлопал рукой об руку и весело приговаривал:

— А ну, девчата, шевелись! Разминай кости, скорей покончим — пойдем в гости! Привезем дров больше, рубли будут дольше.

— А не врешь?! — шутливо отзывался кто-то из девушек.

— Сроду не врал. Если бы врал, давно бы от вас удрал! — Десятник казался Ольге веселым, забавным и добрым человеком.

— Устала, поди, милая, с непривычки-то?..— сказал он Ольге и залез к ней на платформу.

Десятник смотрел на нее с загадочной дерзкой улыбкой. Серые глаза жадно ощупывали ее. Под рыжими усами белели ровные, крепкие зубы.

— А ну-ка, я помогу тебе,— сказал он и принялся скидывать дрова.

— Евсюков, я скажу жене,— крикнула женщина с соседней платформы.

— Какой жене?..

— Твоей.

— Никакой жены у меня нету...

— Опять овдовел, опять холостой стал! Да будь ты, греховодный мужичок... Как увидит молоденькую новенькую девчонку, так и жены нет.

Раздался смех. Евсюков присел в угол на корточки, закурил, пытливо смотря на Ольгу.

— Ты шибко-то того, не надсажайся,— заговорил он,— успеем, выгрузим. Отстанешь, я крикну — помогут.

Ольга смущенно молчала.

— Какая ты неразговорчивая,— продолжал Евсюков.— Незнакомо? Правильно... Спервоначалу как-то стеснительно, люди все незнакомые. Ничего. Приобвыкнешь... Ознакомишься и хорошо будет... У меня хорошо работать. А особенно тому, кто мне поглянется. Кого я полюблю, тому еще лучше... Озябла?

— Нет...

— А ты скажи, если озябнешь... Ну, ну, девчата, шевелитесь,— крикнул он.

— Шевелимся и так... Тебе хорошо там завлекаться-то.