Ольга Ермолаева

— Так... ты, тятенька, не тревожься, все пройдет.— Но у ворот она сказала: — Нелюбы мы друг другу, тятенька, ушла бы я от вас хоть сейчас, только мне тебя жалко...

Уже было темно и по-весеннему пахло оттаявшей землей. На улице было пустынно и тихо, только издали прилетали неясные звуки от завода, словно там ворошили железо. Земля была черная. Местами в освещении косых лучей, падавших из окон домов, блестели лужи, похожие на тусклую медь. Чувствовалась близость мая. Ольга шла медленно, думая о жизни. Собственно, будто ничего не произошло. Все, как было, так и осталось. Только стало возможно без опаски говорить правду. Но все ли это?.. В душе возникало неясное ожидание чего-то нового. Почему-то вдруг вспомнился Добрушин Павел Лукоянович. Где-то он? Жив ли?.. Захотелось видеть его, говорить с ним. Этот образ точно осветил ее сердце. Думалось, что если бы он был тут, то жизнь пошла бы действительно по-новому.

ГЛАВА XII

Лето прошло в тревоге. Чаще и чаще ревели гудки на заводе во внеурочный час.

В одну из осенних ночей что-то грохнуло вдали. Испуганно дрогнули в окнах стекла. Ольга наскоро оделась и вышла на улицу. Николая дома не было.

Со стороны завода слышались редкие выстрелы. Бледнозеленоватой звездой в черное небо взлетала ракета. Сквозь косматое облако выглянул серебряный серп луны и облил тусклым светом деревья соседнего сада; они тревожно зашумели полуголыми ветвями. В центре города снова треснуло несколько выстрелов.

Ольга еще несколько времени простояла, зорко всматриваясь в темь ночи и прислушиваясь. Но молчала ночь. Только чуть пошумливал сырой, холодный ветер.

Всю эту ночь Ольга долго не могла сомкнуть глаз. Не спал, должно быть, и Стафей Ермилыч. Ольга слышала, как он ворочался, покряхтывал, вздыхал, кашлял. Думалось, что с Николаем произошло что-то. Она несколько раз вставала, подходила к окну и всматривалась в потемки осенней ночи. Часы пробили уже четыре. Вспомнился недавний разговор с Николаем о том, что он желает вступить в Красную гвардию.

За последнее время Николай изменился. Он стал разговорчивый и даже ласковый. Раз добродушно напомнил ей о своей ревности к отцу.

— Ты не говорила ему?

— Нет.

— То-то. Сдуру я в ту пору это сказал.

Николай пришел утром и принес с собой винтовку. Стафей Ермилыч, с любопытством смотря на ружье, спросил:

— Это что?

— Ружье,— Николай улыбнулся.

— Я вижу. Зачем оно у тебя?

— Нужно... Расскажу все.

За чаем Николай рассказал, что сегодня ночью арестовали весь комитет. Разоружили меньшевиков и эсеров-красногвардейцев.

— И ты?

— Я ходил заложников брал. Маклакова купца забрали.

— А-а!.. Так его и надо, пса!..— воскликнул Стафей Ермилыч.

— Сына бы тоже надо,— сказала Ольга.

— Нет его, скрылся — удрал.

После чая Николай, усталый, сразу свалился в постель. Ольга как-то по-особенному оберегала сон его, ходила тихонько, на цыпочках. А после полудня осторожно его разбудила.

— Коля, три часа, ты велел разбудить.

Николай встал, торопливо оделся и, захватив с собой винтовку, пошел. Ольга взяла его за лацканы пальто и озабоченно проговорила:

— Смотри, береги себя, Коля.

— Ну-ну, не беспокойся,— рассеянно ответил он.

В этот день к Сазоновым прибежала Степанида. Она заботливо спросила:

— Живы, здоровы?

И с довольной усмешкой сказала:

— Посмотрела бы ты, какой переполох в нашей обители святой! Попа Михаила арестовали. Он только проповедь сказал, что антихристы пришли, великий пост назначил. Зазвонили, как в пост, и молитвы великопостные начали читать. Явились красногвардейцы и тут же с амвона его и взяли. Увели... О, что было-о! Васса в обморок упала, в притворе церкви свалилась. Не было у меня воды. Вылить бы ведро холодной, сразу бы очухалась...

Весна 1918 года принесла грозные события. Заговорили о восстании чехословаков. Рабочие поспешно вооружались. На железнодорожной станции торопливо бегали паровозы, возле мастерских, стуча молотками, рабочие сооружали из железных угольных вагонов-арб бронепоезда. Часто орали тревожные гудки завода. В их грозном реве был слышен настойчивый призыв.

У Ольги почему-то исчезли теперь боязнь и думы о завтрашнем дне. Пусть ощущается недостаток в хлебе, пусть ее ботинки продырявились и купить их негде и не на что — эта нужда ей казалась легкой. Ей не жаль было прежних магазинов с обилием товаров. Все равно эти товары были не для нее. Она только могла с завистью смотреть на них.

Николай теперь реже стал бывать дома — он жил в казарме отряда. На нем появилась серая шинель, на голове — шапка с нашитой наискось красной лентой. Эту ленту ему нашила Ольга. Нашила и, улыбаясь, примерила на себя.

— Хорошо? — спросила она мужа и по-военному прошлась по комнате.

Она забыла все обиды, нанесенные ей Николаем, и теперь жила новой жизнью, полной больших, но радостных забот. Правда, порой он бывал к ней невнимателен и даже суров, но она думала, что ему теперь не до нее.

Раз пришла Степанида и сказала, что у них в монастыре снова появился отец Михаил.