Ольга, княгиня русской дружины

– Это потому что давно Ящеру девок не отдавали, – с понимающим видом вывел старший, Ходыга. – Вот он по осени бабку и прислал.

– Вроде как невесту новую ему посватать! – хмыкнул Богатка.

– Дурак! – обиделась Соколина. – Тебя бы посватали в Навье Око, ты б не скалился!

– Зайдет отец – ему расскажем. Может, присоветует чего.

– Ой нет! – испугалась Соколина. – Миленькие, не рассказывайте ему! А то решит, что Ящеру невесту надо, да и отправят меня туда!

Старик Ходима вновь явился дней через двенадцать-пятнадцать. К тому времени уже всякий день тянулись над болотом косяки и вереницы улетающих в Вырей на зиму птиц; дети считали их и бегали перед избами, у подножия Игровца, будто тоже пытались улететь. В лес, как говорили парни, ходить в эти дни уже опасно: ужи и всякие гады сползаются в одно место, чтобы укрыться на зиму. Одна девка, слышь, провалилась с ними в яму, где они зиму зимуют, так и сидела там до самой до весны, до первого грома, когда Перун землю отмыкает, путь назад в белый свет растворяет.

– А чего же она ела там, всю зиму под землей? – недоверчиво спрашивала Держана.

– А змеи ей листик волшебный дали – кто его полижет, тот сыт будет.

– Нам бы такой листик! – вздыхал Ходишка.

– Ну, поди в лес, поищи змеиную яму! – Богатка пихнул брата в бок. – А как найдешь, я тебя, так и быть, подтолкну!

– А медведь нынче медвежий корень лижет, – продолжал Ходыга. – Полижет – и враз заснет. Один мужик так вот полизал этот корень, – видать, думал, что сыт будет, – а сам тоже на всю зиму заснул. А Дивий Дед не спит – всех зверей, всю свою рать собирает, смотрит, меж волками добычу на зиму делит…

Лес же наполовину пожелтел; ветер нес целые тучи листьев, что-то стонало, бродило за ветвями, и нетрудно было увидеть там могучую косматую фигуру Дивьего Деда с посохом в единственной руке.

Старик Ходима исполнил обещание: вместе с ним пришел старший сын, и они принесли на плечах целую груду выделанных овчин.

– Вот, шей детям кожухи. – Он вручил свою поклажу вышедшей навстречу Уте. – Там, в коробе, старуха тебе всякий пошивной приклад прислала. Разбери да выложи, мне короб назад нужен.

– Ой, спасибо! – У Уты отлегло от сердца: дети уже порой целыми днями сидели дома, если было холодно. – А что… новости есть?

– Нету новостей, – коротко ответил старик и пошел в избу к сыновьям.

А Ута побежала к себе и мигнула Святанке:

– Иди послушай под оконцем. Тайком, чтобы не видели тебя. Старик вести принес, а говорить не хочет.

Не Ходиме было обмануть Уту, пятнадцать лет жившую с великим искусником скрывать свои мысли! Ложь она видела, как огонь в ночи.

Святанка вернулась с выпученными глазами.

– Пришли! – шепотом закричала она, закрыв за собой дверь в избу. – Пришли в волость князевы люди! Дед сказал! Сейчас у сватов его – в Богочарках, а на днях к себе ждут! Дань собирают!

– А кто там старший? – наперебой спрашивали Ута и Соколина. – Отец? Князь?

– Не сказал дед. Про старшего вовсе не сказал. Только говорил, что Гвездобор из веси на заимку шел, чтоб не увидели его. Таится.

Соколина и Ута переглянулись с одной и той же мыслью: пора!

* * *

После отъезда Мистины над Коростенем повисло тревожное ожидание. Казалось бы, Володислав и Маломир добились своего: киевский воевода стал нашим воеводой и поехал разговаривать со своим бывшим князем от нашего имени – рода древлянского. Жатвенные пиры в обчинах на Святой горе в этом году проходили особенно шумно, поднималось множество рогов за род древлянский, корень дублеский и дедню славу, кою наши мужчины клялись сохранить и приумножить. Они не говорили об этом прямо, но всем было ясно: мысленно они снова владеют Киевом, как их прадеды. Я ничем не выдавала своей тревоги: весело улыбалась, когда шла в последний раз с «божьего поля» в огромном венке из колосьев позади баб, несущих последний сноп, а потом сидела рядом с Володиславом на пиру, следя, чтобы все были сыты и довольны.

Но невесело мне было. Мои мужчины напоминали ребенка, который держит волка на шерстинке тонкопряденой и думает, будто пленил его навек. Волк вывернется. Шерстинка порвется. И судьба этой шерстинки, то есть Уты и ее детей, не давала мне покоя днем и ночью.

Но мужи наши были не так глупы, как делали вид. Я поняла это, когда пришла весть о появлении Ингвара с войском возле Малин-городка. Я видела их лица в ту минуту – эта весть их будто придавила. На миг все онемели. И лишь потом вспомнили, что бояться нечего: наш договор сохранен, лишь зимой будет вече для его нового обсуждения, а пока мы можем послать навстречу киевскому князю его же ближайшего соратника и побратима, который теперь держит нашу руку.

Когда Мистина уезжал, мы его провожали. Вернее, вышли из Коростеня посмотреть, как он отправляется в путь. Как я и ожидала, он был в белой «печали» – будто хотел дать всем понять, что дела мира яви для него ничего не значат. Он и впрямь выделялся, будто гость из Иного.

– Но как же… – Я оглянулась на мужа, который тоже приехал. Мы рядом сидели верхом, возвышаясь над толпой. – Ведь Мистина едет к Малин-городку, а там его семья. Теперь ему вернут жену и детей?