Ольга, княгиня русской дружины

– Пива бы!

– Да уж!

– Да где тут?

– А ты у этих, – кивок в сторону веси, – не искал?

– Надо послать поискать. Чего мы тут, как псы, воду лакаем?

– Слушай! – с ласковым упреком сказал Мистина, как за ним водилось, когда он хотел внушить великому князю нечто важное, что тот важным не считал. Все было как всегда. – Пить рано. Древляне брыкаются.

Сидя на земле и держа на коленях кринку, Мистина рассказал, как Володислав пытался разорвать договор, как он убедил древлян решать дело положенным путем, назначив на зиму сбор веча и обсуждение нового договора. Ингваровы гриди, сидя на земле вокруг них, ржали как кони, слушая про похищение древлянских баб во главе с самой княгиней.

– Я останусь здесь и за зиму уломаю их старейшин не отказывать от дани. Для этого придется поручить собирать ее им, пусть оставляют себе десятую куницу. А если не выйдет – тогда к весне у тебя должно быть войско, которое отобьет у них охоту воевать. Я к тому времени вывезу отсюда семью. Если они порешат отказаться от дани и пошлют к тебе послов обсуждать новый договор – уеду сам.

– Так что с семьей? Где Ута?

– Теперь это знает только Гвездобор. Думаю, с ним я договорюсь. – Мистина встал и отряхнул плащ. – В крайнем случае прихватим у него баб и мальцов. Их тут полная весь.

Но его расчет не оправдался. Гвездобор исчез, увезя свою семью и челядь. Видя, как оборачивается дело, он решил не дожидаться, пока у киевского князя дойдут до него руки.

Оставшиеся в веси жители клялись всеми богами, что ничего не знают о том, куда Гвездобор мог увезти пленников. Назвали поименно всех, кто с ними ездил, но ни одного из этих людей не оказалось. Люди Мистины обыскали Малин-городец. Здесь им отчасти повезло: в клети нашли запертыми пятерых оружников – сопровождающих Уты. Голодных и грязных, но живых. Однако о судьбе боярыни те не знали ничего: не видели ее и детей с того часа, как пленников привели в Малин, поскольку мужчин и женщин держали в разных клетях. Отроки даже не знали, что тех уже увезли: все произошло тихо, без криков.

Вот теперь Мистина себя бранил последними словами: чем любоваться полем битвы, надо было сразу искать Гвездобора! Но тот взял лошадей, а не лодьи, а значит, умчаться мог в любую сторону света.

Ингвар в досаде предложил сжечь городец и весь, но Мистина не согласился.

– Пожаром горю не поможешь. Он теперь сам спрячется и будет со мной торговаться. Не надо его злить и запугивать. Напуганный дурак… йотун знает что сотворит, и хоть разорви я его потом лошадьми, это делу не поможет.

– Так чего будем делать?

– Ты зачем сюда пришел? – Злой Мистина воззрился на побратима. – Дань собирать? Ну, собирай!

Возле Малина войско разделилось. Логи-Хакон с половиной дружины возвращался на Тетереве, чтобы пройти по нему до крайних поселений древлян и назад к Днепру, а Ингвар с Мистиной и остальной частью гридей двинулся дальше по дороге к Коростеню, взяв себе Уж и часть течения Припяти. Убитых похоронили, и теперь только обломки щитов, разбросанные по полю, да слетевшиеся на запах крови вороны напоминали о том, что здесь киевский князь разбил дерзких, вообразивших себя его соперниками.

– Вот я погляжу на них… – бормотал Ингвар. – Кто там, йотуна мать, шапкой в чура мечет…

* * *

…Когда на березах зажелтели первые пряди, на Игровец снова явился Ходима. Услышав от детей о госте, Ута тут же вышла поговорить с ним.

Очень хотелось узнать новости – хоть какие-нибудь. Судя по всему, в обитаемых местах уже прошли и Дожинки, то есть они жили здесь, на болоте, чуть ли не месяц. Но ничего не просходило, и Ута, скрывая это от детей и золовки, беспокоилась все сильнее. О них же не забыли? Их же не оставят здесь на зиму? Отправляясь из Коростеня в Киев, они не везли с собой даже сменных рубашек и чулок, а здесь негде было взять ни холста, ни ниток. Чулки уже прохудились, и Ута не шутя вспоминала, как старая бабка Гоня, еще дома в Любутино, учила внучек делать пряжу из сосновой хвои. Замочить, обмять, спрясть… Они с Эльгой тогда спряли по клубочку, но это было для них всего лишь забавой. Теперь, сохраните чуры, пригодится!

Ута сама делала щелок, настаивая березовую золу, и стирала в нем детские и свои рубашки. С ним же мыла головы детям, опасаясь вшей. Где-то их домашняя баня: вся черная от копоти, зато теплая, пропахшая целебными травами и квасным паром. Теперь они мылись прямо в избе, в лохани, едва теплой водой, подогретой на печи, а потом отогревались, завернувшись в шерстяные вотолы.