Ольга, княгиня воинской удачи

Отроки уже разнесли котлы с похлебкой, начали разливать отвар и раскладывать по мискам вареную рыбу, но никто еще не ел. Видя какую-то заминку, народ подтянулся к костру, где стоял князь с приближенными. Слышался гул, расспросы под треск огня. Было уже ясно, что погребальный пир пойдет как-то иначе; разнесся слух, что князь передумал и все же решил принести в жертву болгарского князя. Не зря же Ингваровы братья столпились возле него и оживленно толкуют о чем-то!

Но вот Колояр и Соломка принесли гусли. Боян проковылял к лодье покойного и уселся на кошму под самым бортом, там, где Черниге было бы лучше всего его слышно, если бы звуки этого мира еще до него доносились. И сама душа воеводы, наверное, невидимою птицей сидела сейчас на высоком штевне и прислушивалась. Клубы дыма, уносимые ветром от берега в море, вихрились над носом лодьи с резной головой сокола, и Мистине вдруг померещилось, будто он и правда видит там белую птицу с человеческим лицом…

По знаку Ингвара гриди уняли шум. Боян провел пальцами по струнам, и у каждого возникло удивительное чувство – будто тьму прорезали солнечные лучи, невидимые очам, но ощутимые сердцем.

– Я принесу в жертву мертвому и его новым владыкам другую деву, куда лучше этой, – сказал Боян, и все стоявшие вокруг сомкнули ряды теснее, чтобы как можно больше людей могли его расслышать. – Да усладится слух твой, Царь Морской, песней во славу твою, сложенной дедами нашими!

Была у матери дочка,Гостилюба, кровинка родная.Мать ее в зыбке качала,Качала и песни пела.Росла она, возрастала,Вошла в девичий возраст.Могла хозяйничать в доме,А мать ее не пускала,

Ни по воду, ни к скотине.Девушки мать хвалиласьУ моря пред рыбаками,Что растит красоту-девицуЯсного солнца пригожей,Вдвое месяца краше…

Удивительно, как нежно звучал низкий голос Бояна, рисуя красоту девы. И настоящее чудо творил он с каждым слушающим. Стоя на песке перед лодьей у моря, каждый ощущал себя где-то в другом месте – светлом, теплом, чистом, как цветущий луг ранним летним утром. Никто уже не видел той тощей девчонки в черно-красной плахте, что сидела у ног покойного в лодье – перед каждым сияла иная дева, прекрасная, как солнце, в лучах золотых прядей, с глазами небесной синевы…

Шли рыбаки по морю,Громко спевали песниПро красоту-девицу,Что вдвое месяца краше,Яснее светлого солнца.

Услышал рыбацкие песниМогучий Морской Владыка.Услышал и стал печален,Нахмурил чело свое грозно.Вскипели тут пенные волныОт гнева Морского Владыки.Три дня бушевало море,Гнало высокие волны,Губило лодьи морские,Билось о белые скалы.Собралися мудрые старцы,Держали совет и сказали:

Гневен Морской Владыка,Желает и требует жертву.Положено Князю МорскомуРаз в девять лет – по деве.

Голос певца изменился: в нем зазвучали грозные завывания бури, низкий шум валов, дробящихся о скалы, крики чаек, треск ломаемых весел. Каждый нахмурился, затаил дыхание, видя бурлящее море перед собою. И пробирало холодом от ожидания: вот-вот морской владыка явит себя взорам и назовет причину своего гнева…

Мать как-то пошла за водою,Оставив одну Гостилюбу.Вышла девица из дома,Села у синего моря,Звонкую песню запела.Вскипело синее море,Погнало высокие волны,

Ударило в белые скалы.Глядит пред собой ГостилюбаИ видит великое чудо:Стоит перед нею владыкаЗлатые кудри по пояс,В руках золотые стрелыИ лук с золотой тетивою.Слова говорит ей такие:Душа моя, красная дева,Давно я тебя поджидаю.Положена дань мне от веку,Раз в девять лет – по деве.