Ольга Седакова в Журнальном зале 1997-2011

Что предполагает этот удвоенный эпитет «разумный разумный», sapienssapiens? Кто этот «человек разумный разумный», homosapienssapiens? Существо, способное изобретать новые и новые технические средства для «овладения миром»? То есть захватывать, использовать, потреблять все, что его окружает, — и все, что в нем самом содержится? Или же это не совсем такое существо? Можно ли считать разумным то, что человек и созданная им цивилизация умеют и хотят только использовать и потреблять мир и его составляющие, не задаваясь вопросом о том, хватит ли этих запасов навсегда или даже надолго?⁴ Или было бы более разумно иметь что-то другое, кроме ресурсов и инструментов? Что-то такое, что можно любить, что можно беречь, чем можно восхищаться, что можно почитать, у чего можно учиться, чему можно, наконец, служить? Я не говорю: было бы прекраснее, было бы этичнее, — нет: было бы разумнее, было бы осмотрительнее.

И еще наивный вопрос: в чем разница между «интеллектуалом» и «мудрецом»?

Я думаю, что эта тема, вопрос о разуме, касается многих болезненных точек нашей актуальной ситуации: ситуации культурной, творческой и даже общественной и экономической. Потому что и в этих областях наша цивилизация явно ведет себя не мудро и не осмотрительно (экологический кризис говорит об этом с полной очевидностью).

Итак, разум составляет главную тему моей книги, которая потому и называется «Апология разума». Читатель услышит здесь эхо классических названий, таких как «Апология Сократа» и множество других «Апологий». Греческие и римские авторы и их ренессансные ученики любили называть свои книги таким образом.

Но моя «Апология» — не трактат, который последовательно развивает заявленную тему: 1) что такое разум; 2) история понятия «разум» и т. п., и т. п. Если разум и составляет центральную тему всей книги, речь в ней идет о множестве других вещей: о поэтическом призвании и земном рае у Данте, об энергетическом понимании символа у Гете, о целом и части, о причине и цели, о библейской Премудрости, об этике Аристотеля… Только в третьей части, посвященной памяти С. С. Аверинцева, тема разума и рационализма высказывается эксплицитно. Именно в своей защите классической (аристотелевской) рациональности и библейского ума Аверинцев выступает как истинный гуманист нашего времени (если угодно, неогуманист), как мыслитель, который принимает вызов исторического момента. Поскольку, повторю, искаженная идея разума — один из величайших вызовов нашего времени.

Итак, я взялась быть адвокатом разума. Но разве разум нуждается сегодня в адвокатах? Разве не разум и рационализм безраздельно господствуют в нашей цивилизации, в нашей современности с ее культом «рационального» и «научного»? В цивилизации, которая сумела уже создать искусственный интеллект, которая расшифровала геном человека и знает, как «научным образом» толковать сновидения?.. И то ли еще нас ожидает! Клонирование человека стучится в двери. Каждый день мы слышим о новых фантастических достижениях этого разума, ratiohumana. Однако сказка о всемогущем разуме, для которого нет границ и пределов, — сказка, ставшая былью, — по моим наблюдениям, больше никого не радует. А ведь совсем недавно она так радовала, — когда, например, первый человек полетел в космос: этот барьер взят! а дальше Луна, Марс, другие Галактики… Теперь мы склонны задуматься, сколько дыр в стратосфере оставили по себе эти штурмы небес. Боюсь, «победы разума» никто больше не будет прославлять стихами: скорее, оплачет их, как некогда Гораций оплакал изобретение мореходства:

Gens humana ruit per vetitum nefas⁵…

«Воистину, не человеческое сердце было у того, кто построил первый корабль!» И мы, неблагодарные потребители всего того, чем снабжает нас технический разум, уже, кажется, готовы согласиться с Горацием: да, не совсем человеческое сердце — сверх- или недочеловеческое. Известия о новых триумфах науки и техники (а это и есть для современности главная, если не единственная форма деятельности разума) не радуют, а несут смутную тревогу и предчувствие небывалой угрозы… Рационалистский прогресс больше не вдохновляет статистического человека, как прежде: он его пугает. «Ох, не к добру всё это!» — думает обыватель. И в этом его испуге, увы, больше ума, чем в творческом дерзании изобретателей. Оптимизм прогресса без берегов кончился. Все чувствуют, что что-то здесь не в порядке.