Ольга Седакова в Журнальном зале 1997-2011

Впрочем, само противопоставление ума и сердца, ума и чувства возникло только после того, как «ум» отделили от всей полноты человеческой жизни и поместили в мозгу, органе (почти машине, вычислительном центре) мышления аналитического и «объективного». Сердце и чувство при этом совпали с инстинктивными эмоциями и слепыми аффектами, а ум — с аналитическим, рефлективным, абстрактным, отчужденным от переживаний началом. Этот образ разума окончательно сформировался в эпоху Просвещения, в эпоху «торжества разума»; он бесконечно далек от того, что греки называли словом

нус и что мы переводим и как «ум», и как «дух». В библейском языке сердце и чувство — область, где рождается мысль и слово («помыслил в сердце своем», «сказал в сердце своем»); чувство

же означает не смутную эмоцию, но вменяемость, ясное восприятие действительности, — и потому «глупец» и «безумный» не имеют чувства, а «окамененное бесчувствие» означает полную невменяемость (русский язык сохранил это значение в таких выражениях, как «потерять чувство», «привести в чувство»). Библейское сердце — орган мысли. Библейский стих: «Рече безумен в сердце своем: несть Бог», то есть «глупец решил, что Бога нет». Эту антропологическую идею продолжает аскетическая традиция христианского Востока, начиная с отцов-пустынников. Если мысль рождается в сердце, то есть в сердцевине человека (это сердце не совпадает с сердцем анатомическим!), и в

чувстве, необходима аскетическая практика очищения сердца, очищения чувства (очистим чувствия): только чистое сердце мыслит верно. Нечистое, то есть глупое сердце видит фантомы. «В лукавую душу не войдет Премудрость и не будет обитать в теле, порабощенном греху» (Прем 1:4).

Итак, повторю вкратце: мне хотелось защитить память о том уме, который познает целое, прежде чем различит его составные, об уме, который познает вещи путем приобщения, а не путем отстранения, об уме не холодном, беспощадном

, который ничему не удивляется и «разрушает прекрасные иллюзии» (как привычно о нем думать), а напротив, об уме, который непрестанно изумляется величию великого и умеет щадить малое и хрупкое, поскольку сердцевина этого ума — мудрость, а мудрость есть дух свободный, благотворный, человеколюбивый, как мы знаем из Библии. Этот ум и создает «вещи культуры», которые, по словам Аверинцева, «существуют ради тайны, которую нельзя подделать, тайны живого».

Я обещала защищать разум с двух сторон. Пока речь шла только об одной, о сужении и искажении представления рационального. Другая сторона — это давно (со времен романтизма уж точно) ведущаяся борьба с разумом, многообразные попытки спастись от разума в иррациональном (такие как «витализм», «философия жизни и т. п.). Эта эпоха еще продолжается.

У меня сложилась довольно ясная картина ее движения, ее траектории. Однажды мне довелось побывать в огромном литературном архиве Марбаха с бесчисленными портретами людей культуры. Там-то эта картина и предстала мне во всей наглядности. Двигаясь из зала в зал, от XVIII века к XX-му, я видела, как молодеют лица на портретах. Движение культурной эпохи идет вспять течению «природной», биографической жизни человека, от младенчества к старости. Взрослые тонкие умные лица в залах XVIII века, молодые очарованные лица романтизма в залах XIX века — и к XX веку: лицо «сложного подростка» почти на всех портретах.

Подростковый бунт модерна (в котором нельзя не признать своей правды и своей чести) сменяется в постмодерне идиотскими выходками избалованного ребенка. Наступает маразматическое детство. Ведь ни взрослый, ни юный человек, ни сердитый подросток не будет делать того, что показывают нам теперь на акциях и перформансах: кусаться, портить готовые вещи, вываливать кучи мусора в виде экспоната, и т. п., и т. п. Творческие «идеи», «проекты», «находки» актуального искусства — делать все из туалетной бумаги или скотча, упаковывать здания и побережья, отлить металлическую скульптуру конфеты величиной с автомобиль или заформалинить крокодила, — все они предполагают очень ранний этап развития интеллекта. «Новые тупые» (название одной из московских групп актуального искусства) — вот хорошее название для всего этого. Так этот все молодеющий, все дальше уходящий от разума творческий эон выражает себя в наши дни.