Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго

В Академии соперником Виктора Гюго был в этот раз Антуан Беррие. Правительственная цензура, прежде враждебная Гюго, теперь поддерживала его против оратора-легитимиста. Некая газета, благосклонная к Беррие, хотела напечатать карикатуру, на которой Академия, изображенная в виде благодушной старушки, отгоняет Виктора Гюго, Бальзака и Александра Дюма от дверей Дворца Мазарини. Подпись под рисунком гласила: «Вы ведь крупные и сильные, а проситесь в убежище инвалидов. Вы что же, хотите отнять хлеб у бедных старичков?.. Ступайте работать, лентяи!» Цензура не пропустила эту карикатуру. Выборы в Академию состоялись 19 декабря. В первом туре Беррие получил десять голосов, Гюго – девять, Бонжур – девять, Вату – два, Ламенне – ни одного; пустых бюллетеней было подано три. После семи туров выборы были отсрочены на три месяца. Голоса, полученные Казимиром Бонжур, автором слащавых комедий, означали у одних – «только не Беррие», а у других – «только не Гюго».

Тридцать первого декабря 1839 года вновь появилась вакансия ввиду смерти монсеньора Келана, парижского архиепископа, – того самого, который вернул Жюльенну Говэн к мирской жизни. 20 февраля 1840 года были проведены двойные выборы: тридцатью голосами из тридцати одного был избран граф Моле на место Келана и Флуран на место Мишо. Гюго же был забаллотирован. Одним из самых ярых противников Гюго был Непомюсен Лемерсье. Дюма пригрозил ему: «Господин Лемерсье, вы отказались отдать свой голос Виктору Гюго, но уж свое место вам рано или поздно придется ему отдать».

Так оно и случилось, Лемерсье умер 7 июня 1840 года. Кузен сказал Сент-Бёву: «Пусть уж изберут Гюго в Академию, пора с этим кончать, это становится скучным». И вот 7 января 1841 года Гюго одержал верх над третьестепенным драматургом Анселю, получив семнадцать голосов против пятнадцати, отданных его сопернику. За Гюго голосовали: Шатобриан, Ламартин, Вильмен, Нодье, Кузен, Минье, а также политические деятели – Тьер, Моле, Сальванди, Руайе-Коллар, что было, думалось Гюго, указанием, может быть – приглашением. Гизо, который был за Гюго, опоздал и не мог голосовать. Сент-Бёв одобрил избрание в своей записной книжке: «Так-так! Это хорошо. Академию нужно время от времени насиловать…» Избрание Гюго произошло вскоре после того, как прах Наполеона I был перевезен с острова Святой Елены в Париж, и поэтому газета «Ла Пресс» напечатала следующее анонимное четверостишие:

Вы оба наконец достигли цели правой,

Достигли, вопреки всем козням темных сил:Наполеон в Париж вернулся вновь со славой,

И в Академию Виктор Гюго вступил[109].

Жюльетту очень огорчала пятая попытка Гюго выставить свою кандидатуру: «Ах, как бы я хотела, чтобы не было ни Академии, ни театров, ни издательств, пусть бы на свете были только большие дороги, дилижансы, постоялые дворы и обожающие друг друга Жужу и Тото…» Но в вечер избрания она бросилась к нему в объятия: «Здравствуй, мой Тото! Здравствуй, мой академик, славой насыщенный, но еще не пресыщенный…»

Ко дню его приема в Академию она заказала себе красивое платье (сам новоизбранный возил ее к портнихе на примерки, так как Жюльетта не имела права бывать где-нибудь одна); она так боялась опоздать на заседание, что приехала на набережную Конти задолго до того, как туда явился наряд охранителей порядка. Сутолока была невиданная. В публике называли госпожу Жирарден, госпожу Луизу Колле, госпожу Тьер, многих актрис; с особым интересом указывали на Адель и Жюльетту. Впервые за десять лет в Академию пожаловали принцы. Герцога и герцогиню Орлеанских (она была очень хороша в белой шляпке, отделанной бледными розами) встретил у дверей Дворца Мазарини постоянный секретарь Академии – Вильмен. «Мне кажется, – сказал он, – что вы, ваше высочество, и ваша супруга в первый раз посетили Академию?» Наследник престола ответил: «В первый, но, надеюсь, не в последний раз».

Появление Гюго было величественным. Темные, гладко причесанные волосы открывали его высокий пирамидальный лоб и спускались валиком на воротник с зеленым шитьем. Глубоко сидящие маленькие черные глаза блестели от сдержанной радости. Первая его улыбка была обращена к Жюльетте, та едва не лишилась чувств, увидев, как он входит, бледный и взволнованный: «Спасибо, мой обожаемый, спасибо за то, что ты подумал о бедной женщине, которая любит тебя, подумал о ней в такую важную, можно было бы сказать, решительную минуту; о если бы люди, собравшиеся там, не были в большинстве своем мерзкими кретинами и гнусными негодяями…» Затворница была счастлива видеть, что на скамьях сидят «все мои дорогие малютки: прелестная Дидина, очаровательный Шарль и мой милый маленький Тото, похожий на другого Тото, который был бледен и казался больным…».