ОМЭ

Полтора месяца после этого просчета ротмистра Юрченко деникинцы вроде не интересовались больше Губановым и его товарищами: не водили на допросы, ни в контрразведку, ни в кабинет начальника тюрьмы. Однако из ночи в ночь выкликали кого-нибудь из команды туркменской лодки № 6 в числе вызываемых на расстрел, а в последний момент, уже из коридора, где томилась перед отправкой к месту казни очередная группа приговоренных, пинками возвращали в камеру смертников. Глумились при этом по всякому: как хотели и как умели... Сперва держали в кандалах только Губанова, пока не было морозов, а тогда заковали всех моряков, надев кандалы на голые ноги. Заковали даже Чесакова, который бредил в сыпном тифу и не вставал с нар; он и умер в кандалах.

День его смерти оказался вдвойне памятным для остальных моряков: утром, когда они были уже вчетвером, тюремный надзиратель вызвал и увел Трусова.

— Опять начали, — с горькой безнадежностью выговорил Любасов.

Губанов, напутствуя, ободряюще бросил вслед уводимому товарищу:

— Держись, Миша!..

Ланщаков угрюмо проронил:

— Теперь наш черед...

Втроем, тесно сев рядом, чтобы согреться, они застыли в ожидании на краю нар.

Говорить было невмоготу.

Молчали, думая об одном, прислушиваясь к тюремной тишине, к завываниям ветра за окном, который протягивал невидимые ледяные щупальца в камеру, шарил по озябшим телам...

Одновременно услышали далекий звон кандалов через час после ухода Трусова. Звон и шаги звучали все громче, приближаясь к двери камеры.

Загремел связкой ключей надзиратель в коридоре, щелкнул замком, распахнул дверь и, пропустив Трусова, с треском захлопнул ее.

Моряки недоверчиво, с изумлением вглядывались в лицо товарища, пока он шел к ним.

— На свидании был с какой-то приставшей, честное слово! — Глаза Трусова сверкали. — Такая черненькая, симпатичная, маленького роста...

Он подморгнул Губанову, подсел к нему:

— Молодчина твоя жинка... Прямо в пасть голову сунула... С чужим паспортом. Да еще с каким! Жена тифлисского пристава. Обвела тюремщиков вокруг пальца... Пригнали меня в контору, а там оба — начальник с помощником — лебезят перед твоей Женей: «Вот, госпожа Александрова, полюбуйтесь на голодранца... Не этого ли Трусова разыскивает ваш муж?..» Она пристально смотрит, будто никогда не встречались: «Скажи, ты в Тифлисе бывал?..» Отвечаю: «Только слышал, барыня-сударыня, от своего дружка Сашки Константинова, рассказывал он, что на каждом шагу духаны, а вино чуть не даром»... Она продолжает допрашивать: «Тебя как зовут?» Говорю: «Михаилом». — «А не врешь? Не Яковом?..» Понимаю, к чему клонит: хочет убедиться, тебя ли назвал ей. Обижаюсь на ее вопрос: «Да вы, барыня, не взводите напраслину! Мало того, что моего дружка за коммуниста-большевика Федю Губанова считают, так вы и меня желаете к вешалке подвести! Делать вам нечего, с жиру беситесь...» Ну, за такой ответ начальник огрел меня своим кулачищем и обозвал вшивым бензинщиком. Она же будто не возьмет в толк, про какую вешалку зашла речь. Показываю вокруг своей шеи, а помощник, эта гнида деникинская, словами объясняет... Тогда она еще раз обдурила обоих: «Ах, неужели я обозналась и это однофамилец!.. Впрочем, вполне возможно: имя и фамилия распространенные. Сколько на белом свете Екатерин с Иванами, к примеру... В таком случае, господа, схожу в контрразведку, а вас попрошу...» Что она попросила, не знаю, помощник самолично вытурил меня из конторы и передал надзирателю... В общем, учти и запомни... Екатерина Ивановна Александрова, тифлисская приставша...

Губанов признательно сжал руку товарища и, в свою очередь, шепнул:

— Действуют наши... это комитет прислал ее с таким паспортом...

Надолго окаменел, обхватив голову ладонями, упираясь локтями в колени, с виду невозмутимый до бесчувствия, а на самом деле...