Омут памяти

Начать с того, что от XXVIII съезда КПСС некоторые ожидали суда над Перестройкой. Однако ни судом, ни анализом ее он не стал. Это естественно. Только через десяток-другой лет с какой-то степенью достоверности можно разобраться в этом съезде: чем он был, что сделал и не сделал, какие ожидания и требования к нему были правомерны или заведомо нереалистичны.

Существуют две крайние оценки съезда. Первая: "ничего особенного не произошло…" Простите, как это? Первый за 60 с лишним лет съезд, на котором шла реальная, напряженная политическая борьба: эмоциональная, острая, драматическая, своеобразная тем, что немало делегатов, отстаивая одно, на самом деле имели в виду нечто совершенно иное. Я к этому еще вернусь. Здесь лишь подчеркну, что подобного съезда не было никогда на памяти советских людей. Одно это — уже особенность глубокого смысла. В тоталитарном режиме появилась трещина, заделать которую было уже невозможно.

Другая: "съезд завершился, не дав ответа…" Оценка весьма распространенная и "справа", и "слева" (с разной, естественно, расшифровкой, на что же не ответил съезд). И во многом верная, но все же не до конца честная, означающая, на мой взгляд, только одно: интеллектуальное иждивенчество. Ибо как можно ожидать и требовать от съезда ответов, которых еще нет в жизни, еще общество только забеременело ими. Да и ответы дает обычно не съезд — он лишь что-то выбирает из имеющихся альтернатив. Взыскующий ответа да предложит его! А по рогоже золотом не шьют.

Очень уж бросалось в глаза отсутствие методологически корректного анализа. Да что там, очевиден был острейший дефицит даже простейшего анализа, который нередко подменялся или бурными, даже буйными эмоциями, или нудными самоотчетами, территориальными или ведомственными жалобами. Заметно было и неприятие на съезде искренности, мысли, интеллекта.

Теперь, спустя годы после съезда, осмысливая его итоги, я хочу обратить внимание на одну существенную ошибку, которую, на мой взгляд, совершили те, кто действительно стоял на позициях реформ, в том числе и я. Речь идет о проблеме здорового, центристского консерватизма, который мог стать реальным политическим стержнем съезда. Он оказался затоптанным ногами двух основных политических игроков разыгравшейся драмы: партийными ортодоксами и радикальными демократами.

В суматохе борьбы было упущено из виду то немаловажное обстоятельство, что альтернативы Перестройке существовали и существуют, а вот альтернативы консерватизму в известном смысле вообще нет. И не только потому, что он всегда и везде — неотъемлемая часть самой жизни. Отметая все отжившее, устаревшее, мешающее жить дальше, она тем самым защищает, сохраняет само общество, открывая перед ним новые перспективы.

И Перестройка не исключение, ее обращение к непреходящим общечеловеческим ценностям — далеко не случайность и не прихоть. На мой взгляд, Перестройка — это движение природного, естественного консерватизма, без которого не бывает ни истории, ни будущего. В российском варианте — это попытка вырваться из объятий большевистского авантюризма.

Однако обществу, воспитанному на мифах, крайне трудно было поверить, что зло в нем самом. А партии — тем более. Анонимные "механизмы торможения", "антиперестроечные силы", "теневая экономика" и "теневая политика" тоже не с неба свалились. Надо было разглядеть формирующегося оппонента, а для этого пристально всмотреться сначала в самих себя.

Неумолимая поступь перемен выдвинула именно партию в лидеры самокритики, даже при всех необходимых тут оговорках. Но ее внутренняя потребность преодолеть идеологические догмы, трудности такого преодоления, необходимость ради него политического маневрирования, прохождения через промежуточные ступени — все это вело к господству эмоций, а не разума.

К тому же всерьез не принималось в расчет и то, что свобода в Россию пришла как бы нечаянно и по инициативе "сверху", она многих застала врасплох. Порядочные и опытные люди, которые хотели быть политически активными, но чрезмерно осторожничали в силу своего характера, воспитания, привычек. Поначалу они просто выжидали. Другие, более деятельные оказались перед драматической коллизией, когда стремление к демократической самоорганизации рвалось наружу, но наталкивалось при этом на дефицит идей, программ, структур, руководителей.