Омут памяти

Этому процессу способствуют и особые условия России, когда российский консерватизм болен реакционными чертами в большей мере, чем он выглядит традиционно. Возможно, эта специфика российского консерватизма повлияла и на мое отношение к его психологии, замешанной на большевизме. Да и в реальной жизни он проявил себя в нескольких обличьях.

Один лик этого явления — осознанная позиция тех, кто защищает прежде всего свои интересы, свое положение, кто отлично знает, что теряет или может потерять от Перестройки. По сути это был воинствующий эгоизм, саморазоблачительный именно тем, что Перестройка никому не отказывала априори от места в жизни. Она лишь говорила, что это место надо подтвердить собственными делами. Но для значительной части людей такая задача была недостижимой.

Однако и этот отряд был неоднороден. Его наиболее реакционная часть — это тоскующие не столько по сталинистскому прошлому, сколько по такому же настоящему и будущему. Символом этой части политического спектра съезда стал ленинградский "инициативный съезд" РКП. Один из его лидеров, Тюлькин, грозил, что в случае продолжения реформ руководство должно быть готово "к возможным коллизиям". От имени "инициативного съезда" было сделано особое заявление, поддержанное 1259 делегатами XXVIII съезда. Эта группа и подобные ей по мышлению как раз и послужили формированию обобщенного образа "консерватизма", что и привело к ошибочным оценкам консерватизма в целом.

Другая категория — те, кто искренне отходили от сталинизма, но еще не были готовы подняться выше идеи совершенствования развитого социализма, выше ограниченных реформ. Очень часто эти люди были откровенны и по-своему последовательны, готовы к энергичной работе. Субъективно они вовсе не причисляли себя к консерваторам. Вербально они за Перестройку, но своими взглядами и действиями объективно способны были лишь свести Перестройку на нет.

И наконец, третья группа — мимикрирующая реакция, люди лицемерия. По своим интересам и, видимо, по внутренним душевным порывам они всецело в прошлом. Но достаточно хитры, чтобы не идти против Перестройки в лоб. Они понимали, что в данный момент общественные силы движутся в ином направлении и на поворот обратно (а они верят, что такой поворот возможен) нужно время. Они вполне освоили словарь и жестикуляцию Перестройки, не склонны были к крайностям, к которым толкает примитивная и оголтелая реакция, могли даже, если бы сочли для себя выгодным, дать этим крайностям отпор. Но объективно они, несомненно, и были тем фундаментом, на котором вызревала, формировалась неосталинистская альтернатива Реформации. И в этом смысле у них было будущее, что и подтвердилось созданием КПРФ.

В совокупности три описанные группы составляли, на мой взгляд, правоконсервативную часть политического спектра съезда и самой партии в целом. Было ошибкой мерить всех одним аршином. В частности, лишь самые реакционные, ультраправые[1]

деятели были готовы, не откладывая, прибегнуть к насилию, если бы появилась такая возможность. Две другие группы, видимо, начинали понимать, что партия может добиться чего-то, лишь используя демократические процедуры. Так складывалась стратегия ползучей реставрации.

Съезд вел себя иногда странно и даже вроде бы противоречиво. Вспомним овацию Лигачеву после его самоотчета в начале съезда, а вслед затем поразившее, видимо, всех небольшое число голосов, поданных за него при голосовании в генсеки. Сюрреализм? Вовсе нет. Сначала многие делегаты поступили так, как привыкли поступать в аналогичных ситуациях. Затем во время тайного голосования они выразили свое действительное мнение.

Обратим внимание еще на один многозначительный аспект съезда. И те, кто сидел в зале, и те, кто смотрел его по ТВ, не могли не видеть: съезд мучился сомнениями, размышлял, искал и ошибался, делал собственные выводы. Многим делегатам — активным и честным, но политически неискушенным оказалось достаточно одной лишь недели общения, наблюдений, личного участия, чтобы у них спала с глаз пелена, появилось свое мнение, своя, действительно своя, а не заимствованная откуда-то оценка.

Конечно, были в зале и политические флюгеры, голосовавшие по принципу "куда ветер дует". Но не они делали погоду, они подлаживались к ней, надевая то валенки, то галоши, а порой — то и другое. Результаты голосований, если прослеживать их день за днем, эволюционировали на глазах в сторону поддержки здравого смысла. И тем самым они доказывали, что надежды и расчеты на самообновление партии не были пустыми. Именно эту, последнюю в моей жизни надежду я и пытался использовать в своей речи на съезде, призывая к тому, чтобы партия реформировалась, помолодела, отказалась от догматизма, от всевластия и мессианства, готовилась к политическому соперничеству.