Она - новенькая

Сосредоточенно кладу ему в чашку жаркое, пытаясь не пронести мимо. Ставлю перед ним.

— Хлеб я сам, давай…

— Да нарезка там, Миш, — с досадой вздыхаю я. — Хотя, я и без глаз могу его хоть саблей пошинковать.

Но в самом начале моей слепоты, я пару раз прилично поранилась ножом. И все до сих пор паранойят.

— Оксана не звонила?

— Звонила, наверное. Только полковник мне телефон до сих пор не вернул.

— Не помирятся? На фоне твоей проблемы.

Мама ушла, когда я еще видела. Остаться с отцом был мой выбор. И одновременно — его отсутствие. Меня сразу же отправили в британскую школу. Папа категорически не выносит, когда до меня доходят какие-то их личные проблемы. Вот и на время развода, меня «удалили». Но по оговоркам, знаю, что было жестко.

Не помирятся, нет.

— Неа, — качаю головой. — Отец предателей не прощает.

— Ты тоже считаешь, что Оксана предатель?

Мама о Мише заботилась. Он ее уважает. Его родители из глубинки, и не очень благополучные. Я не видела их никогда. В четырнадцать отец забрал его к нам, под свое крыло, поставив маму перед фактом. Она сразу же приняла Мишу.

— Нет, я ее понимаю. Жизнь в военном городке под вечной охраной, без права на личную историю не предел мечтаний для красивой умной женщины. Но и его понимаю! Такая служба. Рядом должно быть послушное приложение, а не самостоятельная единица.

— А ты?

— А я-то что? Я уже взрослая. От папы мне не уйти. Я же все равно останусь его слабым звеном. Бывших дочерей не бывает. Да и не хочу я от него уходить. Поэтому, живем дальше! Все, слава богу, живы и кроме меня — здоровы.

— В школу то отпустил?

— Отпустит. Приятного аппетита. Ты у нас сегодня?

— Ага.

— Пойду я, книжку слушать.

Проходя мимо него, выставляю ладонь. Прикасается своей.

Здесь я знаю все до сантиметра и двигаюсь свободно. Все знают, что переставлять с места на место ничего нельзя.

Поднимаюсь по лестнице вверх, ступни тонут в густом ворсе мягкого ковролина.

Захожу в комнату. И что-то маленькой пчелкой вжикает на подсознании, словно несостыковка. Но слишком незначительно, чтобы я сконцентрировалась на этом.

Останавливаюсь, вспоминая куда положила пульт от плазмы.

Возле подушки, точно. Придерживаясь одной рукой за стену, поднимаю пульт. В голове рисуется комната. Ловлю себя на том, что стала забывать цвета. Картинка, увы, сереет и выцветает. А иногда цвета меняются или принимают в моем воображении какой-то неестественный вид, и я долго вспоминая, какого цвета был предмет.

Прорисовываю в деталях комнату, для профилактики памяти.

Вот здесь моя шашка должна быть.

Снимаю ее со стены.

Занималась с семи лет. А потом… Все. Отец запретил. Хоть она и не заточена, но папа боится, что при фланкеровке я могу ударить лезвием себе по лицу, шее или кисти. И травмироваться. Почти килограмм стали все-таки.

Шашка ощущается в руках приятной тяжестью и знакомой формой. Перехватываю за рукоять, балансируя.

Я делаю это иногда, когда отца нет дома. Чтобы не потерять навык.

Отхожу на середину комнаты.

Размахивая шашкой прокручиваю ее вокруг кисти. Рисую восьмерку и запускаю шашку по кругу, перехватывая за спиной левой рукой. Рисую пируэт левой, делая шаг вперед.

Скрип…

Застываю.

Я знаю этот звук. Так звучит мое кресло, если сидя на нем откатиться назад. А если оно пустое — то не скрипит. И тут же возвращается та самая пчелка, что прожужжала на входе в комнату. Потому что дверь я оставляла открытой, а сейчас она была закрыта.

Медленно вращая кистью шашку между собой и отъехавшим креслом, слушаю оглушающее биение своего сердца.

Здесь кто-то есть. Теперь я очень явно чувствую присутствие. Мое громкое дыхание мешает мне слушать.

— Миша! — рявкаю я, вытягивая вперед шашку.

Ощущаю, как все приходит в движение. Меня обдувает порывом воздуха. С рычанием рублю шашкой наотмашь перед собой.

Но мою руку жестко блокируют в запястье и локте.

— Тихо, не ори! — шепот в ухо.

Ноздри ловят знакомый запах. Руки исчезают. От шока шашка вываливается из моей вспотевшей кисти, с грохотом падая на ковер.

— Ян?! — с лестницы.

Как это может быть?! Стою как истукан.

— Яна? — заходит Миша. — Ты чего кричала?

— Аа… — сглатываю ком в горле. — Я это…

Господи, неужели Добби?! Как он это сделал?! Чокнутый придурок!

— Шашка упала… Неудачно… Напугалась я, — несу какую-то несуразную чушь.

— Ты нахрена ее трогаешь, а? — рассерженно.

Присаживаюсь, поднимаю. Разворачиваюсь к Мише лицом.

Здесь есть только одно место где можно быстро спрятаться. За торцом шкафа. И чтобы Миша не прошел в комнату глубже. Иду сама к нему навстречу. Протягиваю шашку рукоятью вперед. Забирает из моих рук.

— Фланкировку хотела вспомнить.

— Повязки снимут, вспомнишь. Дуреха…

Слышу, как уходит, дверь закрывается. Приглушенные шаги по лестницы отдаляются.

Разворачиваюсь, и дойдя до торца шкафа, упираю руки в бока.

— Шагалов! У тебя кукушка совсем сбита?!

— Привет, Албанцева, — истерично хихикает этот неадекватный. — Я соскучился.

МАКС

— Мышь, ты крутая! — качаю я в восхищении головой. — Я впечатлился.

— Как ты это сделал, неадекватный?

— Ты чего тут с саблями этими творила?!

— Шашки это. Как ты прошел сюда?!