Опасное задание. Конец атамана

Пришлось тогда крепко осадить этого писаришку. Сказать ему: «Что это за „моя“ партия? Где она? Или я потерял зрение? О каком народе вы говорите? Теперь не семнадцатый год. Тогда вам еще удавалось морочить головы разным интеллигентикам, байским сынкам, муллам, и они тащили к вам кое-кого из голытьбы. А теперь это не удастся. Не та теперь голытьба. Мы ее, как вы, уговаривать выступать против большевиков и комиссаров не собираемся. Мы ее просто заставим воевать против них. Сила для того, чтобы заставить, есть. Она в Синцьзяне. Это сформированные офицерские и казачьи полки. Английские и французские пушки, аэропланы, танки. Это армии союзников, которые придут на помощь к Дутову. Вот что решит исход готовящейся великой битвы, а не ваша болтовня. И если для искоренения большевизма потребуется истребить половину населения России, оно будет истреблено. И никаких партий для этого не потребуется». — Чалышев вспомнил, как уши у Ауэз-хана наливались кровью, будто петушиные гребни, и пылали пунцовыми пятнами щеки.

От этого воспоминания на душе стало веселее. Подумалось: пока Крейз распутает дело Махмута, он, Алдажар, закончит свое — успеет поднять в уезде своих людей. От атамана уже получен приказ. «С богом», — вот все, что написал Дутов. Всего шесть букв. Значит, через шесть дней атаман выступит.

Мысли о Токсамбае и Ауэзхане прервал дробный топот. Здание ЧК было уже рядом. К нему с противоположной стороны улицы скакали трое, среди них Савва Думский. Чалышев соскочил с коня и ввел его за повод в раскрытую калитку, вслед за теми тремя.

Секретное совещание

Было два часа ночи. Махмут узнал это, когда его привели к Крейзу, и в комнате, примыкающей к кабинету председателя УЧК, он бросил взгляд на стену, где висели большие круглые часы в темном футляре.

В этой комнате за письменным столом с пузатыми точеными ножками и залитым чернилами сукном всегда сидел кто-нибудь из дежурных чекистов.

В этот раз дежурил хорошо знакомый Махмуту Байгали Косов.

Словно боясь зацепиться за Махмута взглядом, он усердно выскабливал ножом с сукна неистребимые ничем чернильные пятна и не поднимал головы.

— Баке, — обратился к нему Махмут, — увидишь отца, передай привет, пожалуйста.

— Молчать! Кто разрешил разговаривать! — Выкрикнул в спину Махмуту один из конвоиров и тревожно задышал в затылок.

Косов показал на дверь кабинета рукой, давая понять, что можно заходить.

«И этот тоже считает меня врагом», — подумал Махмут. По сердцу остро царапнула боль.

— Шагай! — подстегнул жесткий окрик конвоира.

Махмут поддернул книзу гимнастерку, на которой не было ремня, решительно потянул на себя дверную ручку и шагнул в кабинет. Глаза сразу охватили все: и широкую спину Думского, и занавески на окнах, Чалышева в наглухо застегнутом френче из легкой серовато-белой парусины, клубы табачного дыма, сгрудившиеся над ламповым стеклом, склонившегося над бумагами Крейза и поблескивающую в его руках лупу.

— Рестованный Ходжамьяров доставлен по вашему приказанию, — отчеканил из-за спины Махмута конвоир, зашедший с ним в кабинет (второй остался за дверями), и, секунду помолчав, добавил: — привел рестованного Петров.

Крейз отшвырнул на край стола лупу, выпрямился, поглядел на Махмута исподлобья, как никогда не глядел раньше, и отрывисто спросил:

— Почему настоял не отправлять задержанных с оружием в чека?

— Хотел быстрее узнать, откуда взяли винтовки, кому везли.

— Только тебе они это сказали бы? — едко усмехнулся Крейз.

Махмут опустил голову.

— Ну, узнал кому везли? — последовал новый вопрос.

— Нет.

— А от кого везли?

— Узнал. От Дутова винтовки.

— Кто тебе сказал это?

— Кабир.

— Какой же тогда был смысл убегать Кабиру, если он дал показания?

— Не знаю.

— А с дочерью Токсамбая ты как связался?

Махмут тяжело посмотрел на Крейза и не ответил.

— Сам видел бая?

— Нет, Айслу сказала, что он ночует в доме на скотном дворе.

— И про гостей она сказала?

— Она.

— А может, и Айслу никакой там не было?

Допрос продолжался долго.

И все время Чалышев сидел, откинувшись на спинку кресла, разглаживал ладонью морщинки на сукне стола. Ни одного вопроса он пока Махмуту не задал.

Думский воевал с поминутно гаснущей трубкой, сердито сопел и иногда исчезал за густым облаком сизого табачного дыма, который отгребал ладонью к окну, хотя оно было наглухо закрыто.

— Что ты сказал Чалышеву после того, как первый раз допросил Кабира?

Махмут через силу поднял глаза на Крейза и, помешкав, ответил:

— Сказал, если допрошу Кабира еще раз, все о винтовках узнаю. И Алдажар тогда уступил.

— Советовал оставить возле арестованных одного дежурного милиционера?

— Так ведь…

Махмут вдруг понял, как все складывается против него. Что и он, будь на месте председателя чека или Алдажара, мог… И уже не в состоянии справиться с волнением, он шагнул ближе к столу, прижал к груди руки и заговорил торопливо, взахлеб:

— Все равно, не думайте. Я же не враг. Не предатель, Кого угодно спросите. Может, сам попал в западню, не так сделал как надо. Только я не враг советской власти, — голос у него задрожал и осекся.