Она отвела Элину на смотровую площадку. Правда, дверь на крутую деревянную лестницу хозяева запирали на ключ, но, разумеется, ей такие запоры не помеха. Элина карабкалась позади, тяжело дыша. По пути наверх в руку вонзилась заноза, но она даже не пикнула. А когда добрались до квадратного пространства смотровой площадки, выяснилось, что, если встать на цыпочки, в окна видно море и свет цвета охры. Можно почувствовать запах деревьев и разглядеть тени внизу, в какой-то ложбине близ башни. На лице Элины появилась улыбка.
— Когда дочка хозяина была маленькой, она считала, что здесь прячется сумасшедшая.
— Какая еще сумасшедшая? — Элина продолжала улыбаться.
— На самом деле нет тут никого, и никогда не было. Крошка просто начиталась книг про запертую женщину.
— В книжках сумасшедших часто запирают, — пробормотала Элина.
— Но они могут сбежать.
— Могут, — согласилась Элина и уселась на пол, перебирая осколки стекла, валявшиеся здесь после ремонта, который так и не завершился. — Позавчера у меня был день рождения, — продолжила она. — Мне исполнился тридцать один год.
— И ты не захотела отпраздновать?
Элина взглянула на нее, и девушка улыбнулась, хотя это было, конечно же, неуместно. Может, ей следовало обнять Элину, как обычно поступают люди. Но тогда был риск именно этим все и испортить.
Лучше, наверное, сводить Элину на смотровую еще разок, завтра.
И закрыть там на ключ.
Надо, наверное, показать ей свое истинное обличье, прежде чем оставить одну взаперти. И позаботиться о том, чтобы постояльцы и владельцы отеля не слышали крика. Она ведь обладала способностью контролировать звуки, достигавшие человеческих ушей.
Потом надо будет дождаться, когда голод вызовет у Элины отчаяние, и разговаривать с ней через закрытую дверь, предупредив, что никто не станет ее искать, потому что она всем безразлична.
Можно будет войти сюда снова или даже сделать это несколько раз, если потребуется продемонстрировать все стороны своего подлинного обличья. И свой настоящий запах. И, конечно же, ощутимое прикосновение. О, ей было известно, что нет ничего ужаснее этих прикосновений.
А потом дожидаться грохота, шума, криков, ведь Элина внимательно осмотрела не только окна, но и лестницу. Одного неверного шага по ступенькам будет достаточно. А если нет, то Элина может снова подняться и снова броситься с высоты. Она на такое способна.
И тогда по отелю начнет расхаживать сама Элина — с холодными окровавленными руками.
А она станет свободной, потому что наконец-то нашла себе Элину.
Где ты, любимый?
Я храню три воспоминания о нем, но одно из них может быть ошибочным. Порядок воспоминаний произвольный. Первое: он сидит в кресле, подстелив под себя полотенце, сидит совершенно голый и смотрит телевизор. На меня не обращает внимания, но мне кажется, что я за ним слежу. Его пенис покоится среди копны черных волос, а по груди проходит темно-розовый шрам.
Второе: жена вводит его — снова голого — за руку в комнату. Он поглядывает на меня искоса. Шевелюра у него длинная даже для того времени — семидесятых — и прикрывает шрам.
Третье: он мне улыбается, и его лицо так близко к моему. В этом воспоминании я ощущаю себя беззащитной и застенчивой, но не знаю, реально ли это — тут нет естественности, как в остальных, я вполне могла это выдумать, хотя и узнаю чувство застенчивости и уязвимости, которое часто возникает в моих снах. Не знаю, прикоснулся ли он ко мне. Ощущение, сопровождающее воспоминание, похоже на желание, тогда как, если мои подозрения верны, оно должно вызывать ужас. Я его не боюсь, этот образ не преследует меня, даже когда я пытаюсь представить что-то вроде детской травмы и ее последствий во взрослой жизни. Мне было пять лет, когда я увидела его впервые. Он тяжело болел, перенес операцию на сердце, и она прошла не так, как нужно. Потом, когда я перестала бывать у него дома — точнее, в доме моих подруг, его дочерей, — то узнала о его смерти. Сейчас уже не вспомню его имени: так и не осмелилась спросить моих родителей.
Спустя какое-то время после его кончины я принялась ногтями царапать себе грудь ровно посередине, чтобы возникло подобие его шрама. Делала это перед сном, лежа голышом, и разглядывала следы на коже, пока они не исчезали и у меня не начинала болеть шея.