Опасные гастроли

– Как же так? – жалобно спросил Гаврюша. – Тут добра было – за неделю не вывезти. А они за утро управились!

– Это тебе за неделю не вывезти, а бродячие балаганщики уж наловчились быстро собираться. Да не тоскуй ты, сумеешь с ней проститься… – тут мне вдруг стало жаль парня. – Гаврюша, неужто это так важно?

– Не знаю, – отвечал он уныло. – Ох и достанется мне от Якова Агафоныча…

– Я тебя не выдам.

– Он догадается. Я-то думал – добегу до цирка и вернусь, а теперь – в порт бежать.

– Скажешь – я тебя встретил и велел с собой идти. Весь спрос – с меня.

Подсказав эту ложь, я вздохнул – и верно Яшка говорил, что в Гаврюше живут бурные страсти.

Я весь измаялся, когда в коридоре появился Люциус. Быстрым шагом он проскочил мимо нас с Гаврюшей и устремился к сеням.

– Стало быть, с ним расплатились и последние наставления выслушали, – сказал я. – Теперь мы ими займемся.

И я побежал к дверному проему, отделявшему коридор от помещения возле форганга. Гаврюша последовал за мной.

Мы выскочили через форганг на манеж, где еще стояли кружком плотники. Впервые в жизни я был в цирковом манеже – но все на свете надобно испытать. Тот молодец, которого я послал за Яном и Петром, указал на них рукой. И произошел разговор – куда более долгий, чем хотелось бы.

– Я вам зла не желаю! – начал я. – Охота вам ставить для своего удовольствия Шиллеровых «Разбойников» – ставьте на здоровье! Мне только одно знать нужно – кто из вас был возле форганга и ждал своего выхода, когда закричали про пожар?

Они быстро посовещались, поглядывая на меня искоса. На разбойников они не были похожи – обычные парни от двадцати до двадцати пяти, старший в артели – чуть за тридцать.

– Не верят, – сказал Гаврюша. – Полиции боятся. Пьеса-то про разбойников, видать, зловредная. Коли там крокодильи дети…

– Скажи – мне до пьесы никакого дела нет. Нет, скажи – я сам Шиллера просто обожаю!

Он сказал и перевел ответ: оказалось, что пьеса переведена на латышский чуть не двадцать лет назад, и ее впервые поставили в имении под Вольмаром батраки тамошнего помещика, и сам помещик был доволен, так что пьеса не злокозненная. Но рижским господам может не понравиться – а понять рижских господ простому человеку не дано. Тут я с ними охотно согласился – сам я этих господ недолюбливал.

Они были славные ребята, только запуганные. После ночного переполоха они испугались, что в цирк явится полиция – а объяснять полиции про Шиллера они совершенно не желали. Тем более, что почти все полицейские – немцы, и вряд ли они будут довольны, узнав, что простые люди ставят для своего удовольствия господскую пьесу. А еще менее будут довольны, узнав, что это как-то совпало с кражей лошадей. Так что проще было сбежать и спрятаться. Потому что в споре латыша и немца всегда латыш виноват.

Полагаю, что наши русские ремесленники, попав в такой переплет, точно так же удрали бы с перепугу. Только сомневаюсь, что наши додумались бы до театра. А эти, вишь, ввысь тянутся…

И, наконец, дошло до событий у форганга.

– Да, там наездник переодевался в женское платье и сердился, что оно ему широко. А другой, длинный, уговаривал, что это ненадолго, на два-три раза. И третий был, за спину держался, рассказывал про платье, – объяснил Ян, игравший роль Швейцера. – Но мы его не слушали – мне нужно было выходить со своими словами, я ждал знака. Он прошелся в этом платье и в шали взад-вперед возле ворот (имелся в виду форганг), и тут мимо меня пробежал мальчик, за ним гнался мужчина, за мужчиной бежал наездник, молодой парень. На конюшне кто-то закричал, что вломились воры. Я побежал к своим – чтобы всем вместе уйти. Пропадет лошадь – сразу вину взвалят на на нас.

Артель подтвердила – именно так все и подумали.

– Я не здешний господин, – сказал я. – И я твердо знаю, что вы лошадей не угоняли. Того, кто угнал, уже нашли, и лошади в цирк вернулись. Значит, вы просто спрятались в ложах, а потом, когда все стихло, ушли через конюшню? Гаврюша, переводи. Про ложи скажи, что это деревянные коробки.

Оказалось – так оно и было.

– Ну так кто же из наездников был тогда у форганга в женском платье?

– В платье и накидке, – поправил Ян. – Накидка такого цвета, как жилет господина.

Жилет у меня был светлый. Я назвал бы этот цвет кофейным – немногим темнее, чем кофе, куда долили хороших густых сливок. Примерно такого колера была большая шаль мисс Бетти.

– Что вы знаете о том наезднике?

– Он очень хороший человек, всегда нас хвалил, когда видел репетицию. Говорил, что мы настоящие разбойники! – похвалились доморощенные артисты, и вдруг один сказал тихонько по-своему, а у Гаврюши хватило ума перевести: – Говорил, что нужно гнать баронов и русских помещиков в шею.

Это «в шею» он произнес по-русски.

– Хорошо, настанет день – прогоните, – согласился я. – Гаврюша, переводи самым спокойным тоном. Только ведь обязательно еще кого-то себе на шею посадите. И это переведи.