Опасные гастроли

Гаврюша был послан к соседям – узнавать про плотничьи артели. Потом мы с ним пошли к Ивановскому кладбищу, где артель возводила сарай и баню. Там нам указали место, где, по слухам, работают латыши. Мы отправились к православной богадельне – и это, разумеется, оказались не те латыши. После передачи вожаку артели двух рублей на выпивку нас послали на Красную Двину, так что пришлось брать извозчика. Поездка вышла напрасной, хотя артель с Красной Двины рассказала кое-что любопытное – плотники слыхали, что будто бы где-то на Старой Мертвой улице (услышав название, я даже перекрестился) наняли тех, кто возводил цирковое здание, а может, и не наняли даже, а собирались нанять. Мы с Гаврюшей, обрадовавшись, что не отпустили извозчика, поехали туда, прочесали все окрестности ужасающей улицы, но никого у строящегося дома не застали и постановили вернуться спозаранку.

На Гертрудинской я оказался уже в потемках. То есть, фонари горели, но время было очень позднее. Гаврюшу я отправил тем же извозчиком в Московский форштадт – чтобы поскорее попал домой и сразу лег спать. Сам я имел то же намерение и собирался по-братски разделить со Свечкиным его чуланчик. Как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Гнусный Яшкин замысел не давал мне покоя. Незнакомка обязательно что-то знает про Ваню. Неужели придется выпытывать у нее сведения таким странным способом? Отчего бы не спросить прямо?

Я и сам знал, что на прямой вопрос она может не ответить или даже солгать. Кто я ей? Человек, который выручил в трудную минуту и которого она покинет, как только представится возможность. А вот кабы она ко мне привязалась – то охотно ответила бы на мои вопросы. Да только характер у нее, кажется, норовистый, комплиментами про глазки и ручки не проймешь…

Рассуждая так, я прикоснулся к дверной ручке – и вдруг услышал шаги. Кто-то неровной походкой приближался ко мне. Я обернулся – и увидел незнакомку.

– Алексей Дмитрич! – сказала она, и в голосе была радость. – Нельзя ли у вас еще ночь провести? Хоть время позднее, а мы бы чаю попили с крендельками. Вы уж простите, податься мне больше некуда, а вы такой добрый человек, прямо не знаю, смогу ли с вами когда за вашу дружбу ко мне расплатиться…

Глава седьмая

Рассказывает мисс Бетти

Я плохо знаю свет и нравы мужчин. Но я сообразительна. И память у меня прекрасная.

Не раз я и читала, и слышала, что мужчины падки на лесть. И даже до того, что теряют всякую способность к рассуждению. Допустим, если похвалить дурака за ум, он и не заметит подвоха, а лишь пуще задерет свой дурацкий нос. Но если похвалить кавалера за дивный французский выговор, когда он говорит по-французски хуже собственного лакея, знающего три десятка слов, и он принимает это за чистую монету, – как быть с таким кавалером? Если сущего замухрышку назвать Аполлоном – он тоже отчего-то верит и ведет себя соответственно.

Конокрад, меня приютивший, по-своему хитер – так решила я, – но раз он меня спас из беды, то, стало быть, его сердце еще способно на благие порывы. К тому же он немолод, седоват – а я терпеть не могу седины, я способна ее простить только Ермолаю Андреевичу, которому уже под шестьдесят. Он ростом невелик – а все толкуют одно: будто маленьким худеньким мужчинам нравятся статные дамы. Я еще не вошла в кондицию статной дамы, ну да что ж делать?

Я должна понравиться этому злодею и лестью вынудить его отвечать на мои вопросы.

Отродясь я никому не льстила – этой науки в институте не преподавали. Мы оттого и кажемся глупцам забавными, что говорим правду. Но сейчас речь шла о спасении не только моей репутации, а, статочно, и свободы. Что, как все свидетели дружно выступят против меня? Чем я оправдаюсь? Я должна узнать как можно больше о смерти бедного Лучиано…

Сейчас наваждение схлынуло с меня и я увидела его таким, каков он был, не обремененная ни восторгом, ни нелепой злостью. А был он всего-навсего молодым человеком, который с детства освоил все тонкости конной езды, а за пределами цирка мало что знает и понимает; человеком простодушным, как дитя, судя по его обращению со мной; и хвастливым, как дитя, раз уж он наговорил столько глупостей обо мне своим товарищам.

Кокетничать я никогда не умела – и мне впору было спеть сейчас песенку Бионделлы из Казотова «Влюбленного беса», книжки, которую мы тайком от надзирательниц наших читали и восхищались мастерством прелестной совратительницы: Бионделла трогательно жаловалась, что не умеет пленять сердца…

Я медленно дошла до Гертрудинской. При одной мысли о том, что придется взбираться по крутой и неудобной лестнице, я заранее негодовала. И надо ж было мне так неловко упасть в цирке! Но, если бы я не упала, а вернулась домой, к обеду за мной пришли бы туда полицейские, и разразился страшный скандал. Видимо, нет худа без добра.