Опасные гастроли

– В цирке кричали… Да только, дядюшка, я плохо соображал, все это было, как во сне… Помню только, все время твердил: «Господа, вы меня не выдавайте!.. Христа ради, не выдавайте!..»

– Уберег тебя Христос, – сказал я. – Скажи, ты при встрече узнал бы этого мошенника Платона Васильевича?

Я уже твердо решил утром дойти до полиции, пробиться к полицмейстеру и заставить его послать людей в имение Крюднера.

– Да, я узнал бы его. А что?.. Что он сделал?

– Именно то, чего ты боялся, – увел двух липпицианов. Ведь он для этого просил тебя, чтобы ты, кого цирковые псы уже знают, отворил ворота и впустил его на конюшню? Молчи, не отвечай, и так все ясно. Липпицианов вернули. Хочешь, я расскажу тебе, как их вернули?

И я до темноты развлекал племянника историей о том, как мы преследовали маленькую отважную Клариссу. Потом я выпоил ему еще чуть ли не стакан микстур и, убедившись, что он спит, отправился к себе в комнату – выпить чаю со Свечкиным. Хоть он и зовет меня барином, но мы – люди флотские и часто обходимся без церемоний.

Про мисс Бетти я даже не вспомнил. Суета вокруг племянника вытеснила из головы моей все лишнее.

Зато утром вспомнить о ней пришлось.

Зильберштейн явился прямо к завтраку. Свечкин поставил на стол прибор для него, и доктор охотно выпил чаю. Заодно он рекомендовал мне запастись в аптеках рижским бальзамом – будучи добавлен в чай, он полезен и от простуды, и от ломоты в костях, и чуть ли не от огнестрельных ран. Потом Зильберштейн осмотрел Ваню и сказал, что надо бы мальчика наконец вымыть. Мы хотели это сделать вчера, но Ваня после переезда скверно себя чувствовал.

Проводив доктора, я велел Свечкину раздобыть лохань, в которой можно вымыть мальчика. Он отправился вниз, пытать трактирщика насчет лохани и горячей воды, а я стал искать в баулах чистую рубашку и прочее исподнее, во что переодеть Ваню.

Тут-то в дверь постучали.

– Входите! – крикнул я.

На пороге встал запыхавшийся Гаврюша.

– Алексей Дмитрич! – воскликнул он. – Новость, да прескверная!

– Говори!

– Я сейчас приятеля встретил, купцов Крашенинниковых приказчика Савву. А его, Саввы, сосед фуражом торгует – в гарнизонные конюшни фураж поставляет, ну и, как оказалось, кто-то его де Баху рекомендовал. Я не знал, право, не знал, а то бы первым делом с ним вас свел! Сегодня этот сосед в цирк подводы с овсом и соломой посылал. Кучер вернулся и рассказывает – беда у них, старшего конюха убили.

– Карла? – изумился я.

– Сдается, Карла. Да и не сразу нашли – тело примерно туда упрятали, где мы с вами сидели, под ложи то есть. А вот и самое скверное – закололи ножом, большим, каким кухарки мясо на фарш рубят. Наездники говорят – тот самый, которым убили итальянца. Но хуже всего – знаете, когда его убили?

– Нет, откуда?

– Убили его этой ночью. Так-то, Алексей Дмитрич. Ножом, какие на кухнях держат!

– Но он мог там, под ложами, пролежать до самого отъезда цирка в Вену. Как вышло, что его сразу нашли?

– Плотников позвали, что-то чинить, они и увидели тело.

– Каких плотников? Тех, театроманов?

– Нет, наших, из форштадта. А те пропали, сгинули.

– Ты полагаешь, этот конюх, Карл, что-то знал про убийство итальянца? – спросил я.

– Да точно знал!

Гаврюша смотрел на меня безумными глазами.

– Поверили убийце! – говорил этот взгляд. – А она ночью опять забралась в цирк! Нашли кому верить! Распутной девке, которая с заезжим конным штукарем блудила!

– Погоди, – сказал я. – Это все еще доказать надо.

– Да чего тут доказывать? Вы ведь ее оставили на Гертрудинской? Так кто ей мешал ночью дойти до балагана?

– Гаврила Анкудинович! – воскликнул я. – Не пори горячку! Эй, Свечкин!

Свечкин явился на зов не сразу – он с грохотом втаскивал по лестнице большую лохань.

Я велел ему сидеть дома, ухаживать за больным, отмыть его до нежного скрипа, отпаивать микстурами, а сам стал собираться.

– В управу благочиния, Алексей Дмитрич? – с надеждой спросил Гаврюша.

– К Якову Агафоновичу. Будем совет держать.

В Гостином дворе мы Яшку не обнаружили. Он был на берегу Двины, где возле пристани следил за разгрузкой струга и костерил струговщиков: он их еще три дня назад ждал, где их нелегкая носила? А костерил Яшка замечательно – гремел и грохотал, как Юпитер с облаков. При его нынешнем телосложении получалось внушительно. Большие тюки домотканого льна по сходням сносили на сушу, стоявший рядом с Яшкой конторщик делал карандашом пометки на бумаге, а Яшка время от времени прикладывал руку козырьком ко лбу и высматривал на реке еще один струг.

Двина в этом месте кипела и бурлила от суденышек, немногим выше по течению причаливали плоты. Ниже по течению уже был широкий наплавной мост, а за ним швартовались те суда, что заходили с моря.

– Дядька Пантелей! – вдруг закричал Яшка. – Сюда, сюда греби! Я все возьму!

– Что там? – спросил я.

– Копченую рыбу с Газенхольма везет. Там латыш живет, коптить мастер! Он рыбку Пантелею сдает, тот по форштадту разносит. Рыбка в погребе не испортится!