Опасные гастроли

Хуже нет, как сидеть одному в комнате и думать о непонятных вещах. Я рассуждал: даже если изловить того осанистого господина, что сбил моего племянника с толку, так ведь он лекаря не заменит, Ване оттого легче не станет. И не все ли мне равно, кто зарезал наездника-итальянца? Мое дело сделано – осталось подождать, чтобы Ваня поправился, и везти его в Кронштадт. У меня там хорошо, хоть и ветрено, и места для прогулок отменные. Там я найду ему хороших учителей, подготовлю в штурманское училище. Человеком сделаю…

Но будет ли совесть моя чиста?

Эта авантюристка, чтобы не сказать хуже, пыталась соблазнить меня; она, возможно, убила своего любовника, а теперь всячески пытается себя обелить; и все же…

Есть вещи, в которых самому себе вовек не признаешься, а разве что спьяну чужим людям. Вот и все, что связано с мисс Бетти, было такого разбора – оставалось лишь просить Яшку, чтобы напоил меня до положения риз и выслушал всю мою ахинею.

Наконец я понял, что этак додумаюсь до сущей околесицы, и пошел к Ване. С ним и провел остаток дня, отправив Свечкина в Гостиный Двор – бегать по лавкам. Все равно я не мог ничего предпринять – а Ваня во мне нуждался. Он непременно хотел вымолить прощение за свой побег. Я сказал ему, что он попался в лапы к опытному мошеннику-конокраду, и даже более опытный человек не устоял бы, потому что мошенники умеют пользоваться нашими слабостями.

Разбудили меня в шестом часу утра.

– Алексей Дмитрич, одевайтесь! – сказал Гаврюша, просунув голову в приоткрытую дверь. – Мы с добычей! Сейчас молодцы ее в недостроенный амбар потащили.

– Да как же вам удалось?! – вскричал я.

– А просто – Яков Агафонович велел денег не жалеть, а народ в усадьбе небогатый. Одному рубль, другому два – вызнали, в каком флигеле отлеживается хозяйский гость. Сговорились со сторожами, а сторожа – латыши, господ не любят. Они псов привязали, наши молодцы ночью забрались в окошко да того мазурика и вынесли. И все его добро с ним вместе, так что пусть хозяин думает, будто гость сбежал.

– Точно – партизаны! – воскликнул я. – Я живо соберусь, я человек флотский, а ты беги, буди Якова Агафоновича.

– А он уж в амбаре!

Гаврюша подождал меня, и мы поспешили на речной берег.

Московский форштадт просыпался рано. И на что уж многолюдны были улицы, по которым уже прохаживались разносчики снеди с лотками и корзинами да сбитенщики в длинных фартуках, со своим огромными чайниками да подвешенными на груди держалками для стаканов, проезжали в сторону Карловских ворот телеги огородников, а того многолюднее была река: причаливали рыбацкие лодки, выгружали корзины со свежей рыбой, от верховьев шли струги, последняя ночевка которых была на Даленхольме, ползли извилистые плоты, перевозчики доставляли в форштадт островных жителей, служивших в Риге, а на острова везли провиант, мешки с зерном, а то и лошадь, и корову. Это было бодрое, деятельное утро в предместье, и приветно звонили колокола Благовещенского храма, так что я высмотрел меж крыш его купол и перекрестился с невольной улыбкой, ощущая в душе чувство благодарности Господу за ясное солнце, за свежий речной ветер, за румяные лица встречных.

Недостроенный Яшкин амбар был не самым лучшим местом для допроса пленного. Так думал я, подходя к нему с Гаврюшей, – строение на бойком месте, стоит нашей добыче пискнуть – народ тут же обратит внимание. Оказалось, купец Ларионов подошел к допросу со знанием дела – на подступах к амбару Гаврюшу приветствовали те самые молодцы, с которыми он, видать, ездил в Берг, – плечистые и бородатые. Они обнесли здание кольями с натянутыми веревками и сами охраняли его – мало ли что. Каменщики, которых до поры не пускали вовнутрь, сидели поблизости, устроив себе мебель из досок, положенных на заготовленные кирпичи, пили сбитень, закусывали баранками.

Помещение, куда провел меня Гаврюша, было в глубине амбара, без окон, – видать, назначено для хранения самого ценного товара. Свет проникал через щели в потолке. Там меня уже ждал Яша с молодым плечистым мужиком самого хмурого облика. Тут же я увидел и добычу.

Глаза обмотанного одеялом и усаженного на скамейку пленника были завязаны, и сам он был примотан к скамейке толстой веревкой. Во рту его торчала скомканная тряпица. У ног был пребольшой узел с его имуществом.

– Доброго вам утра, Алексей Дмитриевич, – сказал купчина. – Вот, подарочек вам припасли. Делайте ему вопросы, а потом решим, как с ним быть.

– А не заорет?

– Заорет – пусть на себя пеняет. Федот, выковыривай тряпицу.

Когда освобожденный от самодельного кляпа пленник отплевался и физиономия его успокоилась, я встал напротив, полный решимости сегодня же довести дело до конца.

– Добро пожаловать в наши палестины, Платон Васильевич! – сказал я. – Простите великодушно, что с вами невежливо обошлись. Да уж по-всякому не хуже, чем вы обошлись с моим племянником Ваней Каневским.

– Какой я вам Платон Васильевич! – отвечал пленник со злостью. – Платошка давно укатил в Питер! Ваши дураки меня в окошко вытащили, а я тут ни при чем!

– Кто же вы, коли так?