Операция «Анастасия»

Пластинка давно кончилась, проигрыватель с легким щелчком отключился, а Настя все сидела в забытьи, вдохновенно запрокинув голову на спинку кресла. По щекам ее вновь заструились слезы. Но теперь это были уже светлые слезы радости. Настя с облегчением вздохнула. Нужно было начинать новую жизнь. Ведь у нее еще все впереди. И все будет хорошо. Теперь она это знала наверное.

Снова усевшись за стол, она осторожно сняла с зеркала мамину черную шаль и с удивлением увидела свое измученное просветленное лицо. Как она за эти дни изменилась! Осунулась и… повзрослела. Даже в глазах появилась какая-то новая глубина. И… печаль… Как на той маминой фотографии, где она неуловимо похожа на мадонну.

Но было в ее новом облике что-то лишнее, оставшееся от прежней, безвозвратно канувшей в небытие жизни. И Настя долго не могла понять, что именно? Потом, присмотревшись, горько усмехнулась. И, перебросив на грудь тяжелую золотую косу, бесстрастной рукой вынула из ящика стола острые мамины портняжные ножницы…

Когда все было кончено и длинные поблескивающие пряди дождем осыпались на пол, Настя медленно взбила свои короткие волнистые волосы и сразу узнала себя — новую, ожившую.

Изрядно затянувшееся детство кончилось. Впереди у нее была другая, совершенно чуждая прежней жизнь. И Настя вступала в нее без сожаления о безвозвратном прошлом.

Слезы на щеках у нее давно высохли. Не так мучительна была теперь боль утраты. Настя все сидела и сидела за столом, завороженно разглядывая себя в зеркало.

Потом она встала. Улыбнувшись весеннему солнцу, настежь распахнула пыльное окно. Вдохнула полной грудью живой, кружащий голову воздух. И снова поставила пластинку. Но теперь уже другую, с русскими романсами, которые так любила ее мама.

В открытое окно врывалась мелодичным трезвоном капель и беззаботный щебет воробьиных стай. Тугими парусами надувались легкие занавески. И неповторимый голос пел из своего живого бессмертия:

…Лучей твоих волшебной силоюВся жизнь моя озарена —Умру ли я, ты над могилоюГори, сияй, моя звезда!..

Часть вторая

1

Критический период уготовано пережить каждому человеку. Пережить мучительно и трудно. На то он и критический период. Время, когда с высоты прожитых лет можно бесстрастно предугадать итог всей своей жизни. На этом заколдованном перекрестке сомнений и раздумий еще можно порой сделать поворот, но изменить предначертанный путь — сложно, слишком сложно…

Аркадий Аркадьевич Сошников, торжественно отметив сорок второй в своей жизни день рождения, вступил как раз в этот критический период с глубоким душевным разочарованием. Нельзя сказать, что прожитые им годы он считал совершенно бесплодными и бесцельными, но, будь на то его воля, — несомненно предпочел бы избрать другую жизненную дорогу.

Запоздалые сожаления основательно усугублялись тем, что изначально в выборе своего пути Аркадий Аркадьевич был несвободен — зависел от воли родителей, вернее, от отцовской воли. Отдавший всю свою жизнь служению родине в ее железных внутренних органах, Сошников-старший и слышать не хотел, чтобы сын осмелился избрать какое-либо иное поприще. А поползновения к тому у сына намечались, и очень серьезные.

В детстве Аркадий Аркадьевич был тихим, не в меру мечтательным отроком, много и самозабвенно читал и втайне решил посвятить свою жизнь служению литературно музе. По окончании школы намеревался даже поступить в знаменитый Литературный институт на Тверском бульваре. И, надо полагать, добился бы своего, поскольку действительно обладал определенным литературным дарованием. Что однозначно засвидетельствовал исход творческого конкурса, по результатам которого Аркадий Сошников был допущен к вступительным экзаменам. А это, заметьте, удавалось далеко не многим! Разумеется, теперь та наивная детская повесть о первой любви, с которой он решился штурмовать вершину литературного Олимпа, представлялась Аркадию Аркадьевичу не более чем шуткой, однако, согласитесь реальный шанс изменить свою судьбу у него был, и шанс многообещающий.

Но воля родителей, не пожелавших и слышать о появлении в семье новоявленного писателя, то есть, человека профессии легкомысленной и в общественном отношении небезопасной, — была непреклонна. И пришлось Аркадию Аркадьевичу, стиснув зубы, поступить в весьма престижное закрытое учебное заведение, кующее железные кадры верных защитников родины. И поступить, разумеется, по протекции.

С тех пор прошло немало лет. Аркадий Аркадьевич добился несомненных успехов на навязанном ему поприще. Добиться еще больших мешал угнездившийся в душе коварный червь сомнения. По-прежнему Аркадия Аркадьевича потаенно привлекала богемная литературная жизнь, ее веселая беззаботная праздность. И, конечно, дерзкая перспектива добиться успеха, со всеми вытекающими из этого удовольствиями.