Операция «Анастасия»

— Во взаимопонимании и сочувствии нуждается каждый человек. Кем бы он ни был. Или каким бы ни хотел выглядеть. Это так просто… Нужно только иметь сердце и сердцем чувствовать боль других людей…

Инквизитор потупился и философски вскинул брови.

— Сердце, безусловно, прекрасный инструмент… Но кроме этого необходимо иметь и разум… — И, пронзив Настю цепким взглядом водянистых серых глаз, неожиданно спросил: — Скажите, Настя, вы действительно верите, что могли быть счастливы с ним где-нибудь на райском острове посреди океана?

Настя твердо выдержала этот пристальный взгляд. Но глаза ее против воли озарились сокровенным внутренним светом.

— Я не знаю… Но если бы какое-то чудо в состоянии было все вернуть, я сказала бы ему «да»…

Аркадий Аркадьевич почему-то опустил глаза.

— Потому что самое страшное, — добавила Настя, печально улыбнувшись, — это однажды изменить своему сердцу…

Гость задал ей еще немало вопросов, на первый взгляд, не имеющих отношения к интересующему его делу. Настойчиво пытался вникнуть во что-то совершенно для себя непостижимое, но, очевидно, не особенно преуспел в этом. В глазах его снова появился прежний ледяной инквизиторский блеск. Голос был по-прежнему мягок, звучал, казалось, сочувственно, но был уже далек и непроницаем.

Настя неожиданно поняла, что своим заявлением она опрометчиво подписала себе приговор. Безоглядной готовностью разделить участь преступника невольно подтвердила, что являлась и продолжает являться тайной его сообщницей. А посему не может рассчитывать на снисхождение. Но вместо безвольного страха это наполнило ее сердце теплом и уверенностью в себе. Она не солгала. Что бы ни ожидало ее впереди — она встретит все со спокойной душой и чистой совестью. Ибо самое отвратительное в жизни — это ложь. И даже перед лицом неминуемой смерти надо найти в себе мужество устоять и не покориться этой всеразрушающей темной силе…

Напоследок самозваный телефонист предложил Насте оказать следствию неоценимую услугу.

— Это нужно не только нам, Анастасия Юрьевна. Но прежде всего и вам тоже… Видите ли, может случиться так, что на контакт с вами внезапно попытаются выйти интересующие нас люди… Будут предлагать деньги. Большие деньги… Предположим, за какую-нибудь необременительную услугу. К примеру, небольшое путешествие за границу. Или передача из рук в руки небольшого письма или посылки… Вас попросят помочь под каким-либо вполне невинным предлогом. Ну, хотя бы в память о погибшем… И поэтому я прошу вас, — инквизитор заискивающе заглянул в глаза Насте. — Что бы там ни было… Соглашайтесь, Анастасия Юрьевна. Соглашайтесь! Только в этом случае мы способны будем раз и навсегда покончить с этим темным делом. И, разумеется, гарантировать вам и вашей дочери полную безопасность…

— А если я откажусь? — устало спросила Настя.

— То есть, как откажетесь? — переспросил изумленный инквизитор. И, помрачнев, добавил: — Речь идет о вашей жизни. Поймите это. Своим отказом, Анастасия Юрьевна, вы не просто свяжете нам руки. Вы…

Он ушел, так и не сумев понять того, что она сказала. Это просто не укладывалось у него в голове. Его разум упорно отказывался поверить, что человек — это жалкое жизнелюбивое животное, — может вдруг заупрямиться и с риском для жизни предпочесть реальности вымысел, розовую бесплотную сказку!

Разумеется, Настя обещала сохранить в тайне их разговор, как и сам факт этого визита. Ей было уже все равно. Если на роковых весах судьбы душа ее взвешена и найдена слишком легкой, значит, так тому и быть! Никто не в силах бороться со злым роком. Но даже самый слабый способен сохранить в этой неравной борьбе свое человеческое достоинство. По крайней мере, должен попытаться сделать это. Хотя бы попытаться.

Уложив Зайку спать, Настя долго сидела на темной кухне — оцепеневшая, неподвижная. Потом, вспомнив невинные детские глаза дочери, глядевшей на нее с полным доверием и беззаветной любовью, обреченно уронила голову на руки и разрыдалась. Почему за ошибки одних всегда расплачиваются другие? Самые невинные?!

Угрюмо насупившись, Аркадий Аркадьевич воровато уселся в машину.

Шофер, выбросив сигарету, поднял на него преданные собачьи глаза.

— Куда ехать-то, товарищ полковник? — недоуменно спросил он после затянувшейся паузы.

Очнувшись от завладевших им мыслей, Аркадий Аркадьевич рассеянно огляделся и со вздохом махнул рукой:

— Домой…

Паршивая девчонка оказалась неожиданно упрямой. Более того, даже попыталась учить его жизть! И, казалось, открыто не желала признать, что ее жалкая жизнь всецело была в его железных руках. При необходимости он мог раздавить ее, словно муху! Даже мокрого места не осталось бы. А эта трепещущая муха, оказывается, еще смеет философствовать!