Никогда раньше она так отчетливо не видела, насколько медлителен и излишне осторожен Фауэлер. Но теперь понимала, что им в Анкару требовался кто-то, не боящийся действовать. Пусть они и значились юридической консультативной фирмой при посольстве, они не были дипломатами, ищущими мирный выход из любой ситуации. У них были кулаки и были полномочия пользоваться ими при необходимости, но Фауэлер слишком боялся замарать руки.
Так, она некоторым образом ждала назначения нового главного. В надежде, что тот будет чуть более решительным, и их деятельность из пассивного сбора информации переродится в её практическое применение. И в то же время, она несколько опасалась нового человека. Она не хотела оказаться отстраненной. Объективных причин отсылать её вслед за Фауэлером не было, но таковым было её видение, и оно вполне могло не совпадать с мнением нового начальника. У него могли быть свои взгляды на кадровую политику или и вовсе своя готовая группа, а Софи Варгас очень не хотелось оказаться не у дел. Она слишком тщательно работала, слишком многое отдала этому назначению, слишком высокую цену за него заплатила, чтобы смириться.
Ей было всего восемнадцать, когда её завербовали — ещё несмышлёный ребенок, страдающий юношеским максимализмом и склонный к радикальному разделению мира на исключительно белое и непроглядно черное. Она не знала полумер и стремилась содрать с напыщенных лиц своих взрослых коллег их надменные улыбки, а потому с самого первого дня работала на износ. Софи Варгас начала в Лэнгли как аналитик ближневосточного направления и именно там в сентябре 2001-го встретила новость о событиях в Нью-Йорке и о падении третьего самолета на Пентагон всего в нескольких милях от них. Её знание языков и многих диалектных вариаций, а также культурно-исторической базы региона дало ей место в срочно сформированной специальной следственной группе, нацелившейся в самое сердце Аль-Каиды. Она преимущественно отслеживала и трактовала перехватываемые сообщения и телефонные разговоры, а когда в 2004-м и 2005-м годах в Афганистане и Пакистане случилось несколько важных арестов, Софи Варгас была направлена туда в составе экспертной группы, помогавшей в проведении допросов.
Те проходили грубо, грязно и не всегда эффективно, часто с преждевременной смертью заключенного. Этот опыт немного сгладил остроту восприятия Софи; постепенно она приняла, что силы добра вовсе не белые, а запятнаны красным, а силам зла не чуждо человеческое. Продолжать так она не смогла, и на следующие два года спряталась в офисное отчуждение консульства в Тегеране, но зимой 2008-го заскучала и снова спешилась. Какое-то время она мигрировала по европейским и северо-африканским представительствам, помогая в отслеживании и нейтрализации ячеек Аль-Каиды. А в конце 2010-го, когда вспыхнувшие в Египте и Йемене революции и разгоревшиеся в Сирии и Ливии гражданские войны положили начало «Арабской весне», Софи была направлена туда. Она провела несколько месяцев в Дамаске, а потом перевелась в Анкару, где остро нуждались в специалисте по северокурдскому языку.
И здесь она нашла то, что искала давно и уже отчаялась найти — своё место. В относительно мирной и европеизированной Турции отсутствовало то, чего Софи Варгас наиболее не любила в своей прежней полевой работе — беспрерывная пальба и доминирование грубых, неотесанных военных. В Анкаре ей удавалось гармонично сочетать полевую и аналитическую работу перед экраном компьютера. Тут её ценили, как эксперта, а так, она получала должную долю власти над происходящим в представительстве; и её больше не считали слишком молодой или глупо идеализирующей окружающий мир. Годы до назначения в Анкару перетрясли её между острых камней, сбив её в что-то плотное, цельное, разумное.
В Турции Софи Варгас наконец стала тем агентом, которым всегда стремилась быть — без лишних ошибок, без эмоциональных срывов, без нравственных конфликтов. Отказаться от этого она была не готова.
***
Трава путалась вокруг ног, будто силясь его ухватить; обрыв стремительно приближался. Он бежал на пределе сил, подталкиваемый инерцией спуска с холма. В голове гулко пульсировала кровь, в легких растекалось сдавливающее жжение, каждый вдох был маленькой победой, каждый шаг — обрывком боли. Воздух был влажным и соленым, ещё хранящим ночную прохладу, он обволакивал его взмокшее тело и пытался протиснуться в прилипшие к шее, щекам и лбу волосы. Густой хвойный запах сменил пыльную горечь оставшейся позади проселочной дороги.
Джайлз Хортон преодолел последний отрывок своего забега несколькими широкими шагами и, оказавшись на самом краю, резко остановился и пошатнулся, неловко вскинув руки. Внизу, в десяти метрах под сбитыми носками его старых кроссовок голодная синяя вода, пенясь и гремя, набегала на черные валуны. В её переливах ослепительными вспышками отражалось утреннее солнце.