Операция "Эдемский сад" (СИ)

Чтобы согласиться на сотрудничество с американцами после того, как на встрече с ними же в самом центре Анкары едва не убили лидера курдов, требовалась большая смелость и решимость. Джайлз испытывал глубокое уважение к решившемуся на этот поступок полицейскому. Он скосил на него взгляд. На его висках выступила испарина, плотно поджатые губы побледнели, а взгляд тревожно перебегал по скатерти.

— Когда Вы выйдете отсюда, за Вами последуют двое людей. Они проведут Вас, чтобы удостовериться, что Вы безопасно добрались домой, — негромко проговорил Джайлз, подхватывая с края стола поддуваемое ветром меню и заглядывая в него. — Если появятся новые сведения, приходите сюда пообедать.

Двое таксистов продолжали свою перебранку, размахивая руками, но так и не сжимая их в кулаки. Компания за столом в конце террасы, неспешно раскуривающая кальян, разочаровались и отвернулись, но Джайлз, оставшись один и переложив себе на колени конверт, продолжал наблюдать. Что-то в том, как они ссорились, но не переступали порога насилия, смутно напоминало его и Софи. Они дрались — он толкал и хватал Варгас до синюшных следов на руках, она давала ему пощечины — и кричали, но по-настоящему, конечно, никогда друг друга не ненавидели. Это словно было частью их брачных танцев, только скрепляющее их вопреки всему разумному.

С момента отъезда Софи прошло уже две недели, и Джайлз очень по ней скучал. Барри Мэйсон твердо заявил, что Варгас непригодна для полевой работы из-за пережитого стресса, и что он переводит её. О новом её назначении, конечно, он не сказал ни слова. Как только агент уходил из операции, он бесследно растворялся в тумане. Так работала система — никому не следовало знать лишнего.

Пока Софи была в Анкаре, он до последнего запрещал себе какие-либо чувства, глупо надеясь на то, что умалчивая сможет их придушить. Но теперь дал волю сердцу — это перестало быть чревато ошибкой, всего лишь праздные мечты на досуге. Наверное, рассуждал Джайлз в моменты предельной строгости к себе, так было даже правильней. Если бы он был нужен Варгас, она бы вряд ли ушла. Уж мог ли он подумать когда-либо, что падет жертвой неразделенной любви, которую раньше считал глупостью для подростков, слезливых песен и кино?

Любовь.

Джайлз хмыкнул себе под нос. Вот такие дела, Варгас. Ослепнув без её знаний и связей, он нащупал верную лазейку к Мехмету и прозрел насчет своего отношения к Софи.

***

Возвращаясь домой, Софи была твердо нацелена на то, чтобы обо всем рассказать отцу, но затем струсила. Она отчаянно не хотела, чтобы он знал, что она так долго им с матерью лгала. Для неё эта необходимость врать и притворяться перед близкими была самым страшным испытанием на прочность, и Варгас не могла переступить через себя, хотя сама этого хотела. Это бы облегчило ей душу — быть полностью откровенной с единственным родным человеком на свете, но она жутко боялась, что правда о лжи что-то между ними необратимо надломит. А потому, отвратительная сама себе, поддерживала старую сказку о преподавании.

Единственное, о чем она смогла сообщить честно, так это о том, что она вернулась, чтобы осесть в Америке.

— Кажется, в твоей старой школе к новому семестру как раз ищут учителя, — сказал папа за ужином в первый же день, заметно воспрянув духом.

Софи уклончиво улыбнулась и промолчала. Она не имела ни малейшего представления насчет того, чем собиралась занять остаток своей жизни, но остро ощущала, что сделает это не в Финиксе. Слишком многое здесь напоминало о маме, и слишком осунувшимся после её ухода выглядел отец, чтобы не понимать, что и его очень скоро не станет тоже. Дом её детства превращался в могилу, и хоронить себя в ней младшая из Варгас не была готова.

Она проводила дни на заднем дворе, выгоревшем под аризонским солнцем до клочка песчаной пустыни, и на тесной кухне, разложив по столу стопки старых фотографий, так никогда и не вклеенных в альбомы, потому что на них просто не хватало денег. Софи рассматривала снимки молодых мамы и папы до их встречи и сразу после, любовалась искрящейся юностью их лиц, лучезарностью счастливых улыбок, обожанием в их глазах, придающими тепло потертым черно-белым снимкам. У родителей никогда друг от друга не было тайн, они везде и всегда были вместе, когда они вдвоем были в комнате, та наполнялась необычайным уютом, даже если потолок в их гостиной по весне протекал.

— Как ты понял, что любишь маму? — спросила Софи однажды за ужином. Постепенно темы для разговоров у них исчерпались. В жизни папы не происходило ничего, о чем ему хотелось бы поделиться, а Софи претило выдумывать небылицы. Многие вечера они провели в удручающей тишине прежде, чем Варгас решилась заговорить о том, что её на самом деле беспокоило.

Папа поднял на неё взгляд, но, кажется, не увидел. Глаза застелило подрагивающей влажной пеленой слез и воспоминаний, он улыбнулся.